Петр Великий (Том 2)
Шрифт:
Поворочавшись на колючем ложе, Сергий стал на колени и грудным тенорком запел какую-то духовную песню.
Разбуженный песней парень неслышно приподнялся на локтях. Инок увлёкся. Казалось, он не только не видит окружающего, но не чувствует ни острой боли, ни собственного своего «земного» тела. Непомерно большая голова, вихляясь на тоненькой шее, запрокидывалась все выше и выше, шапку леса резали вдохновенно горящие глаза, точно искали чего-то в далёких глубинах небес…
Парень на брюхе подполз к Сергию и завторил песне.
Обессилев, Сергий наконец умолк
– Фомушка! – расплылся он в блаженной улыбке. – Проснулся никак?
Он приник головою к плечу Фомки и умолк. Фомка робко отстранился и с горечью поглядел на залитое кровью тело подвижника.
– Дозволь, отец, освободить тебя от никоновых шипов.
– Свободи, – пораздумав, нехотя согласился инок.
Трясущимися руками, полный участия. Фомка принялся вытаскивать занозы.
Вдруг Сергий приложил к уху ребро ладони.
– Сдаётся мне, аль впрямь идёт кто?
Послышался сухой треск валежника и встревоженные шелесты сучьев.
– Идут! – в ужасе вскочил он, но, вглядевшись, благодарно перекрестился.
– Наши!
И, раскрыв объятья, пошёл навстречу гостям.
За ним торопливо зашагал Фомка. Сделав несколько шагов, он остановился.
Свесив на грудь голову, полная кручины, к нему шла, словно олицетворение непереносимого горя, Родимица.
Глава 21
РЕВНИТЕЛИ ДРЕВЛЕГО БЛАГОЧЕСТИЯ
Перед тем как написать челобитную, Сергий сутки простоял на коленях в безмолвной молитве. Чтобы не мешать ему, послы ушли далеко в лес. Родимица же, упросив Фомку подарить ей несколько минут для объяснения, увела его к опушке. Стрелец сидел, понурясь, на пне, не слушая Федору. Лишь узнав о пожаловании его пятидесятным, он презрительно скривил губы и истово перекрестился.
– Суета сует и томление духа.
Родимица широко раскрытыми глазами глядела на Фомку и не узнавала его. Было в осунувшемся лице что-то не присущее ему, несвойственное легко загорающейся натуре: легла на нём печать неживого спокойствия, холодной мудрости. Три продольные борозды на лбу, точно рубцы от не совсем ещё затянувшихся ран, и синие полукруги под глазами вызывали в постельнице острую жалость, щемящее чувство необъяснимой тревоги. Она несколько раз, побуждаемая самыми чистыми, человеческими намерениями, пыталась привлечь его к своей груди, приласкать, как ласкают после долгой разлуки больного друга, но он относился к этим порывам, как к «искушению плоти», и так щетинился, что у постельницы опускались беспомощно руки.
Пробыв молча подле Родимицы до вечера, Фомка, чтобы отделаться от неприятного соседства, пошёл к иноку и простоял на коленях всю ночь, до окончания молитвы. На рассвете, изнурённый и голодный, он забылся беспокойным, как лесные шорохи, сном.
К полудню челобитная была составлена.
– Такого слогу и толика описания ересей в новых книгах мы во днех своих не слыхали, – сквозь давившие его слёзы умилился один из послов.
Инок отвесил гостям земной поклон и, присев на корточки, уставился неподвижным взглядом на свои колени.
– Отец! – нерешительно обратился к Сергию посадский ревнитель Павел Даниловец.
Сухо звякнули вериги на вздрогнувшей спине инока. Даниловец сложил пригоршнею ладони и так подался туловищем вперёд, как будто приготовился нырнуть.
– Ты, честной инок, еси новый Илья, к тебе прибегаем: веди нас к государям. Будь наставником нашим в борьбе с богохульными псами, никонианами.
Рука Сергия свалилась с колена, мёртво болталась в воздухе. Отставленнный указательный палец бороздил влажный мох, и в лад ему размеренно почавкивала под притоптывающими босыми ногами гнилая лужица.
После напряжённого раздумья инок наконец решительно поднялся. Голова его смешно завихлялась на тоненькой шее и надломленным кустиком привалилась к узенькому плечу.
– Приемлю сей подвиг, – слабо шевельнул он потрескавшимися губами и блаженно зажмурился. – Да благословит меня Христос головой умереть за правду его.
– Аминь! – в один голос чинно закрепили послы и трижды перекрестились.
Прежде чем тронуться в путь, выборные попросили Сергия исповедать их и отпустить им грехи.
Инок послушно зашагал к норе, вырытой подле ключа, – к моленной.
Родимица исповедовалась последней. В норе было так тесно, что Сергий против воли стоял вплотную к женщине.
Припав к плечу подвижника, Федора горько заплакала.
– О чём ты? – погладил её Сергий по голове.
Путаясь, глотая слёзы, постельница покаялась в своей «блудной» любви к стрельцу.
Инок с омерзением оттолкнулся от исповедальщицы и выполз из норы. Родимица больно вцепилась в его руку:
– Так ли Христос с блудницей сотворил?
И, притянув его к себе, поклялась, что всей душой кается и хочет искупить грех «огненным крещением в вечную жизнь».
Сергий обмяк и уже ласковей поглядел на Федору.
– Иди и не греши! – торжественно изрёк он и поцеловал женщину в лоб.
Пряный запах волос, уютное тепло грудей, дерзко прильнувших к его хилой груди, смутили его.
– Иди… – повторил он и осёкся, испугавшись собственного, неожиданно по-новому зазвеневшего голоса.
Родимица, точно ничего не замечая, продолжала говорить о себе, о Фомке, о том, как мучает её грех, и все настойчивей, жарче прижималась к подвижнику.
– Уйди, сатана! – крикнул вдруг не своим голосом инок, и рванулся, готовый бежать, но с ужасом почувствовал, как ноги точно вросли в землю, отказываются слушаться, а руки сами обвиваются вокруг шеи женщины.
Он молитвенно поглядел на постельницу:
– Не губи! Христа для, свободи от чар духа лукавого.
Родимица точно того и ждала. Порывисто задышав в побагровевшее лицо подвижника, она скорее властно потребовала, чем попросила:
– Вели Фоме идти сызнова в мир. Неужто ж мене добра принесёт он староверам в чине пятидесятного, чем спасаясь в лесу, в чине послушника? А не исполнишь по моему хотению, каждоднев буду смущать твой дух!