Петровский
Шрифт:
Из зала послышался визгливый крик:
— Лжете! Обычная социал-демократическая пропаганда! Назовите примеры!
Петровский нахмурился, отложил в сторону очередной листок с текстом речи.
— Я укажу и примеры, — негромко сказал он. — Господа, я не буду множить их, но скажу, что в Екатеринославе шестьдесят человек каталей были арестованы только за то, что они подали требование о повышении заработной платы. В Петербурге ни одна стачка, какая бы мирная она ни была, не проходила без арестов. Например, в сентябре месяце стачка булочников привела к тому, что было арестовано свыше ста двадцати человек; стачка почтовых рабочих на Гутуевском острове
Голос Петровского налился силой и гневом.
— Вспомните, господа, про Ленские события, про Ленские расстрелы, про то, что и там рабочие шли с трубочкой в руках — подать прошение об улучшении быта рабочих. Вам известно всем циничное заявление господина министра внутренних дел… Это отодвигает нас как будто в глубь веков, когда существовали сатрапы и фараоны; одни заставляли ловить диких зверей, другие — строить для себя пирамиды, не жалея своих рабов. Да, это каннибальство, это рабство, правда в иной форме, но у нас есть.
По отношению к еврейскому пролетариату правительство имеет еще иную мерку насилия. Если он бастует, то ему предлагают бросить бастовать или же высылают в черту оседлости…
Правительство обрушивается на рабочие организации, закрывает их по малейшему поводу и без повода… Администрация ставит всякие препятствия собраниям рабочих, разрешает одно из десяти, и дозволенным часто не разрешает собираться. Преследуя рабочие организации, правительство стремится запугать рабочие массы арестами и ссылками их руководителей. Сотни и тысячи членов правлений и различных рабочих организаций поплатились тюрьмой или ссылкой за свою самоотверженную работу по сплочению товарищей. Но на место выхваченных рабочий класс выдвигает новых товарищей, новых борцов за рабочее дело!
Правая часть зала опять смутно гудела, переговаривалась, пересмеивалась. Это была уже явная демонстрация протеста, пренебрежения, нежелание слушать. Но Петровский не обращал внимания на шум, он твердо решил закончить свою речь, чего бы это ни стоило ему.
— Господа члены Государственной думы! — Он повысил голос, и гул немного поутих. — Господин министр заявил, что смута кончилась. Если господин министр понимает под смутой только всякое общественное движение, то он глубоко ошибается. Рабочий класс еще будет бороться за лучшую долю и никогда не бросит стремиться к тому, что он провозгласил своей целью. Рабочий класс будет бороться за сносное существование человека, он будет бороться за то, чтобы не всю жизнь ему проводить на фабриках и заводах, он будет бороться за возможность участвовать в различных общественных делах.
Петровский передохнул и, усмехнувшись в усы, почти весело, с вызовом оглядел шевелящийся, пестрый, подспудно бунтующий зал.
— Господа члены Государственной думы, я еще вот что хотел отметить, — невозмутимо произнес он. — Вам, конечно, известно, что на знаменах всех правительств могущество их олицетворяется каким-нибудь сильным зверем. У одних — лев, у других — слон, у третьих — какой-нибудь крокодил, а у нашего правительства — хищный орел. Только у нас, рабочего класса, пролетариата, нет тех устрашающих знаков, под сень которых зовут все правительства к себе жить. Однако вид нашего красного знамени приводит вас в какой-то трепет, а на нем всего только написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — для дружной борьбы и за осуществление на земле того братства, равенства
Последние слова Петровского слились с шумом и аплодисментами. Социал-демократы стоя изо всех сил хлопали, приветственно махали руками и улыбались Григорию Ивановичу, пока он, свернув трубочкой листки речи, сходил с трибуны и пробирался по гудящему проходу к рядам, где сидела его фракций.
Правые депутаты неистовствовали. Возвращаясь на свое место, Петровский слышал сквозь шум то справа, то слева в рядах злобное шипение, выкрики: «Это возмутительно! Распоясались, товарищи пролетарии!», «Мало вас стреляли и вешали, мало!»
Петровский шел, сжав кулаки, и с веселым бешенством поглядывал на орущие лица своих врагов.
Он дошел до мест фракции, и товарищи встретили его объятиями. Они жали ему руки, смеялись и шутливо подтрунивали, поздравляя с «боевым крещением». Петровский был смущен, растроган и одновременно горд, что справился с поручением, не ударил лицом в грязь.
Конечно, как и следовало ожидать, реакционное большинство думы не признало нужды в спешном рассмотрении запроса социал-демократической фракции по страховому закону; оно отклонило обсуждение этого запроса и передало его в думскую комиссию по запросам, где впоследствии он был совсем похоронен. Так царская IV дума первый раз отомстила рабочим депутатам за дерзкую критику правительственного закона.
В конце заседания председатель Родзянко объявил, что завтра, 15 декабря, заканчивается первая сессия думы и депутаты отпускаются на так называемые рождественские каникулы.
Из Таврического дворца социал-демократы вышли тесной группой и двинулись по морозным петербургским улицам. Было уже темно, в студеном тумане тускло горели газовые фонари, прохожие встречались редко; сырой холод загнал людей в дома. Изредка проносились мимо извозчичьи сани, взбивая снежную пыль, или прокатывали, сверкая лаком, кареты столичных вельмож.
А рабочие депутаты шли и обсуждали нынешнее думское собрание, речь Петровского и выступления правых ораторов. Большинство членов фракции сходилось на том, что речь Петровского получит огромный общественный и политический резонанс, что назавтра о ней будут трубить на разные лады газеты всех направлений. «Правда» напечатает ее целиком, и рабочие России отзовутся с одобрением о своих депутатах.
Меньшевики, правда, высказывали опасения, как бы речь Петровского не повредила работе фракции, не повлекла новых арестов партийных товарищей. Большевики же подтрунивали над своими коллегами, напоминая, что «волков бояться — в лес не ходить».
Последствия нашумевшей речи Петровского сказались довольно скоро. Рабочие Петербурга откликнулись на нее по-своему. Они устроили внушительную забастовку, в которой участвовало около шестидесяти тысяч человек. Она длилась несколько дней. Хозяева заводов в ответ объявили локаут. Но рабочие не дрогнули. В Петербурге, а затем в Москве и других городах по инициативе газеты «Правда» и большевиков думской фракции был организован массовый сбор средств для семей бастующих. Эти деньги помогли рабочим продержаться и завершить стачку победой — хозяева удовлетворили их требования.