Петру Великому покорствует Персида

Гордин Руфин Руфинович

— Верно сказано, — усмехнулся Макаров. — Верхами поедем?

— Вестимо. Неужто станем кареты скатывать.

Процессия растянулась едва ли не на версту. Вдали забелели юрты кочевников, словно россыпь грибов диковинной величины среди степи. Их было много, и казалось, они уставлены в беспорядке, как придётся. Но чем ближе подъезжал кортеж, тем ясней вырисовывалось некое подобие уличного строя.

Навстречу устремились два десятка всадников. Они подскакали к хану и его приближённым и скатились с коней прямо у их ног.

Ловкость их казалась необыкновенной.

— Кентавры, степные кентавры, — прокомментировал князь Дмитрий. — Вот так же и татары-крымчаки срастаются с лошадью.

— Ты, княже, не хуже их, тож кентавр, — заметил Пётр. — Да и Марьюшка от тебя не отстаёт. Пошто её нету с нами?

— Недомогает, государь, — односложно отвечал князь.

— Что так?

— Известно — женское.

Пётр понимающе качнул головой и более не спрашивал.

Меж тем спешившиеся всадники в мгновение ока оказались на конях и почали выделывать затейливые фигуры, стоя на крупах.

— Немудрено. Они с малолетства росли в конском табуне да в овечьей отаре, — сказал Толстой, тяжело переносивший верховую езду.

— Ты погляди, Пётр Андреич, как сидит на коне Аюка, каким молодцом, словно ему не семьдесят пять годов.

— А зубов-то нет, государь, а я ещё кусаю, — своеобразно оправдался Толстой.

— Хоть и беззуб хан, а с голоду не помрёт, — засмеялся Пётр. — И мясцом его балуют.

— Ой, много мяса нынче будет, — сообщил державшийся поблизости толмач Асан. — Овец резали, бычков, жеребят — кому какое по вкусу. Эвон котлы дымят.

В самом деле, улус был окутан дымами и дымками. Им навстречу с остервенелым лаем неслась стая лохматых псов, готовых, казалось, разорвать пришельцев в куски. Но державшийся впереди всадник с копьём, верх которого украшал жёлтый штандарт, пустил на них лошадь, крича что-то по-калмыцки. И, повинуясь этому крику, собаки с виноватым повизгиванием повернули обратно.

Юрта хана Аюки стояла в стороне. Пространство вокруг неё было огорожено жердями, образуя как бы дворцовую площадь, проникнуть в которую ничего не стоило. Невдалеке виднелся загон для стада верблюдов.

Сыновья сняли Аюку с коня и ввели его под руки в юрту. Она была больше и пышней остальных и вся устлана коврами. Никакого подобия мебели, лишь лежанка с высоким изголовьем, устланная зелёным бархатом. Как выяснилось, это был ханский трон.

Пётр на правах гостя уселся на этом возвышении. Справа поместилась Екатерина, а по левую руку — хозяин юрты. Остальные расположились на полу, гости и калмыки вперемежку, поджав ноги.

Стали вносить угощенье: казаны с варёным мясом. Облюбовав кусок, хозяева запускали пальцы в казан и вытаскивали его. Поставили два казана и перед Петром и царицею.

— Молодая лошадка. Отведай, великий царь. Самое вкусное мясо, — предложил Аюка. — А если брезгуешь, в другом казане баранина.

Пётр не брезговал. Конина была ему

не впервой. В приснопамятном одиннадцатом годе, когда турок обложил русскую армию со всех сторон и положение её было отчаянным, лошади спасли им жизнь. Та конина была жёсткой, недоваренной, несолёной.

Он без церемоний запустил пальцы в казан. Его примеру последовала Екатерина... Жеребятина была приправлена какими-то степными травами, отчего приобрела необыкновенный вкус и аромат.

— Ох, не ожидала, — протянула Екатерина. — Прямо сладкое мясо какое-то.

— Вкусно, — кивнул Пётр.

— Да, не хуже отборной телятины, — поддакнул Толстой.

— Небось добрый конь вырос бы, — неожиданно сказал Пётр. — А человеку без коня — что солдату без ружья.

— Хорошо говоришь, великий царь, — отозвался Аюка. — Нам, калмыкам, без коня пропадать. Хоть и верблюды к езде и тяглу пригодны, да только коня никакой зверь не заменит. Велики наши табуны, однако я сыновьям своим, нойонам и зайсангам наказываю: главный наш скот — конский. Потому как на коне ездим, на коне возим, коня едим.

Он приподнялся со своего сиденья и провозгласил:

— А теперь прошу дорогих гостей на скачки. В честь великого царя праздник делаем.

— Спасибо, поглядим, хоть и времени у нас мало. — Пётр тоже поднялся со своего возвышения и как раз коснулся головой потолка юрты. — Не по мне такое жильё, — усмехнулся он. — Кабы дело не забыть: дашь мне для походу своих десять тысяч конников. Они у меня вспомогательным войском будут. А на бунташных лезгин их смело двинуть можно. Слыхал: лезгины те в Шемахте всех моих купцов вырезали и их добро расхитили.

— Знаю, — отвечал Аюка. — Лезгины грабительский народ, у них порядка нет, власти нет. А у меня есть власть и порядок, — закончил он гордо.

— Так дашь мне людей-то? — напомнил Пётр.

— Как не дать, великий царь. Разве я тебя когда подводил?

Только ты уж их корми и ружьё им давай, учи стрелять. Мы ведь одно знаем: лук, стрелы да аркан. А ружей этих не любим: от них гром великий, зверь пугается и уходит, сухая трава горит, степь выжигает. Люди и скот грому этого не переносят.

— Ты мне людей дай, а уж науку мы им преподадим.

— Дам, дам, — заторопился Аюка. — Ты знаешь: слово моё верное.

— И коней надобно для ремонту кавалерии.

— И коней дам.

— Пригони табун голов в тыщу в Астрахань.

— Всё сделаю, великий царь.

Пётр обнял Аюку. Он был на две головы выше калмыцкого хана, и со стороны казалось: отец обнимает сына-малолетка. Подбежали истинные сыновья, подхватили Аюку под руки, повели вон из юрты.

Хан верно сказал: праздник. Ханская ставка пировала. У котлов сгрудились старики, женщины и дети. Всё мужское население готовилось к скачкам, играм и борьбе, для чего было отведено пространство степи невдалеке от ханской юрты.