Петру Великому покорствует Персида
Шрифт:
...Наконец, может также случится, что после заключения брака, думаю не совсем приличного для герцога Шартрского, окажется, что из него нельзя извлечь никаких политических выгод, если избрание герцога на польский престол не произойдёт по крайности одновременно с бракосочетанием.
...Вот чем, милостивый государь, вы должны руководствоваться... В числе средств, могущих способствовать успеху ваших переговоров, наиболее действенным было бы, полагаю, признание принятого Царём императорского титула... Когда вы удостоверитесь, что Царь согласен всеми силами содействовать возведению герцога Шартрского на польский престол, Его Королевское Величество сочтёт возможным обещать признание за Царём императорского
...Участие, благосклонно принимаемое Царём в брате князя Валахского Кантемира, вполне достаточно, чтобы побудить Его Королевское Величество содействовать всеми мерами освобождению его от ига. Но — осторожность!
Кардинал Дюбуа — Кампредону
...По сие число от сего двора мне на харч ничего не дано, и я же о том не досаждаю, яко персицкой посол, которой весь прожился, так что и сам, и все свиты его люди платье с себя распродали, также и оружие, и не знает, как бы отселе подняться в дорогу... Помянутой посол иной комиссии и не имеет до хана, токмо просить о добром союзе против общего неприятеля — Ширгасы-хана... Комиссия также, но партикулярно, чаю, от оного посла была, чтоб меня шпионировать и в некредит поставить. Ибо мне донесено, что при разных случаях озбекам на Вас наговаривал, сказывал, прибыль не будет Бухарам от дружбы Вашего Величества, понеже с ними не граничите, и ежели дружбу желаете для купечества за свою прибыль, и так чрез Хиву и чрез шаховы области торговые русские непрестанно ездят; рассуждал всё тем, что с Вами крайнюю дружбу иметь не надлежно, понеже знакомство Ваше им ничего не поправляет. И оной посол, дабы лучше озбеков о том уверить, сказывал же, что и шах сам то же учинил и с Вашим Величеством великою дружбу весть не хотел бы, ежели бы между двумя государствами Каспийское море не было...
Флорио Беневени — Петру
От каморки под лестницей и бадьи с грязным бельём до дворцовых покоев — путь велик и труден. Мудрено не оскользнуться, особенно ежели не образован, не научен.
Служанка пастора Глюка Марта, бывшая за шведским трубачом, сгинувшим неведомо где и как, полонянка, переходившая из рук в руки, от фельдмаршала Шереметева до светлейшего Меншикова, поименованная то Трубачёвой, то Васильевской, то Сковородской, то ещё как-нибудь, стала на этом пути царицей Екатериной во святом крещении.
Всё было как в сказке со счастливым концом. Точь-в-точь как в сказке. Как же она творилась, эта сказка, которой не сыщется подобий в истории великой империи?
Был природный ум, была великая осмотрительность и осторожность, податливость сродни одарённости, переимчивость чисто лицедейская. Соразмеряла каждый свой шаг, понимая: коли оступится — падёт. Жизнь её учила и выучила. Пригодилось всё: и чёрная работа служанки и прачки, и опыт жены трубача и наложницы, и покорство желаниям и прихотям — покорство рабыни, и терпение, терпение, терпение. Ждала своего часа. И — дождалась. Он пробил — тому уж двенадцатый год. Обвенчана с властителем полумира.
И вот она на пороге нового испытания. Понимала, сколь опасного. Понимала, каково осторожно надобно ступить. А как? Что предпринять? С кем держать совет, на кого опереться?
Не с кем, не на кого! Боялась кому-либо доверить свой великий страх, таила его про себя. Довериться — обнаружить слабость свою, слабость государыни. Как можно!
Были у неё наперсницы, были. Как не быть, коли окружена она день-деньской фрейлинами да штацдамами, они же статс-дамы, то бишь дамы государственные. Фрейлины-то, впрочем, не в счёт — это девицы чисто услужающие. Навроде как денщики государевы. Но ни к кому не было у
А время неумолимо свершало свой бег. И срок близился. Срок родин ненавистной соперницы. Ненавистной, потому что... Молода, знатна, умна, образованна, талантами награждена. Что она против неё, против Марии Кантемир?
На целых шестнадцать лет моложе соперница её! При великих прочих достоинствах. Господин её остепенился; прочих метресок оставил, одна эта вот уже который год им владеет. И опасней всего, что не только телом к ней прикипел — телом-то она, Екатерина, кого хочешь перебьёт, а, видно, душою, а то и сердцем.
И дошло до неё из разговора государева — доброхоты шепнули — что ежели-де родит Марья Кантемир младенца мужеского пола да выходит его, то быть ему наследником престола, а ей, Марье, стало быть, супругою царской...
Что ж, она знала характер своего повелителя. С него станется: может всё круто переменить. И не оглянется, ни на что и ни на кого не посмотрит: его воля — закон. И всё тут. Её — в монастырь, как Евдокию, дочерей — в замужество почётное. Ближние небось возрадуются: от немки-лютеранки безродной избавился, а то позорище было на всю Европу. Православную принцессу взял, слава Господу сил!
Всё за то говорило. Пётр давно не бывал в её спальне, День за днём проводил в обществе Волынского, Апраксина, Толстого, Кантемира, за смотрением судов, арсенала, экзерциций гренадер, матросов, за работами на новосозидаемом Адмиралтействе. Не было на него угомону, вводил в изнеможение своих спутников, но и сам ввечеру был без ног.
Камер-фрау Анна Крамер [83] , её землячка с весьма схожей судьбою, а посему ставшая Екатерине ближе всех, была, казалось, уготована в особо доверенные наперсницы. Но царица продолжала колебаться: осторожность и ещё раз осторожность.
83
Крамер Анна Ивановна (1694—1770) — дочь нарвского купца, по взятии Нарвы была угнана в плен и попала в услужение сначала к генералу Апраксину, затем к царице Екатерине, стала гофмейстериной царицы Натальи Алексеевны.
Многие из её окружения заметили необычную нервозность царицы, ибо женщины куда наблюдательней, а часто и проницательней представителей сильного пола. От них не ускользают душевные движения, перемены в настроении, они умеют разглядеть даже лёгкое облачко грусти, витающее над близкими им людьми.
Размолвка? Немилость его величества? Может быть. То, что царственные супруги мало-помалу отдалялись друг от друга, было замечено. Государь император пребывал в плену своих забот — прежде всего. Впрочем, всем уже было известно и о другом — сердечном — плене, но отчего-то, зная государев характер, его не принимали всерьёз.
Анна Крамер была порою непозволительно фамильярна с государыней; оставаясь с ней наедине, заговаривала по-немецки, отпуская грубые шутки в адрес этих русских медведей и медведиц. Но всё это в общем-то беззлобно, по женской привычке перемывать кости всем кому ни попадя. Собравшись, все они любили посудачить друг о друге — иных развлечений попросту не было. Но в преданности Анны она не сомневалась: слишком многое их связывало. Камер-фрау, как и сама Екатерина, прошла чрез многие руки, в том числе и Петра, будучи некоторое время его домоправительницей и, стало быть, грея его ложе. Она, пронырливая и всеведущая, а не придурковатая Анисья Толстая и княгиня-игуменья Настасья Голицына, прожорливая и похотливая, тоже приближённые Екатерины, была достойна доверия.