Пифагор
Шрифт:
— Ну и ну! — воскликнул Пифагор. — А я его считал самым верным другом Поликрата.
— Тирания и дружба несовместимы, — продолжал Клисфен. — Каждый друг тирана — его тайный враг, ждущий случая нанести ему удар в спину и занять его место. Я не уверен в том, что Меандрий не догадывался, что ожидает Поликрата, и не отправил его на верную гибель. Но меня заинтересовало другое.
— Что же?
— Наберись терпения. Самосцы не пожелали изменения порядков и отдали Меандрию единоличную власть, которую он принял. Отсюда я заключаю, что переход от тирании к демократии непрост. Люди привыкли к приказам и разучились думать, а некоторые от вольности посходили с ума. Брат Меандрия
Они вышли с агоры. У невысокого каменного алтаря Пифагор остановился.
— Я видел в разных частях города, а за городской стеной — в роще Академа точно такие же алтари. Скажи, какому богу или богине на них приносят жертвы?
— Это алтари очищения, — не сразу ответил Клисфен. — Стараюсь их не замечать. Надеюсь, когда-нибудь развалятся.
Дорога огибала холм акрополя. Над крутыми, покрытыми порыжевшей травой склонами поднимались скалы из лиловатого мрамора, увенчанные мощными стенами. С этой стороны не было видно колонн храма Афины, а только его черепичная кровля.
— Ты, конечно, читал Эпименида? — внезапно спросил Клисфен.
— Разумеется, — ответил Пифагор. — Великий был чудотворец.
— Вот его и пригласили для очищения Афин сразу же после того, как кости моих предков выкинули из могил.
— Я сам проходил очищение не раз, — сказал Пифагор. — Во Фракии прыгал через костёр в праздник, который фракийцы называют купальским, в Вавилоне меня очищали кровью жертвенных животных, в Индии — песнопениями. Какой же способ очищения избрал критянин?
— Самый оригинальный. Он приказал пригнать к Ареопагу [66] овец и всех их отпустил. Они разбрелись по всему городу, а некоторые вышли за стену, и на том месте, где каждая прилегла, её приносили в жертву, белую — небесным богам, чёрную — подземным. А на местах заклания воздвигали алтари. На них приносят жертвы в день очищения. В один из таких дней нас с отцом изгнали из города.
Пифагор с сочувствием взглянул на Клисфена и, меняя тему разговора, спросил:
66
Ареопаг — холм Ареса в Афинах рядом с акрополем, с незапамятных времён место судилищ и заседаний.
— Почему здесь так пусто?
— Люди уже прошли, — отозвался Клисфен. — Ведь сегодня день Диониса. Должны и мы отдать ему честь.
И вот показался Пникс. Всё пространство между ним и акрополем было заполнено праздничной толпой, казалось бы бесцельно топтавшейся на месте. Приглядевшись, Пифагор заметил в массе подвыпивших мужчин девушек в венках из виноградных листьев. Ближе к Пниксу, занимавшему лесистый холм, к деревьям были привязаны качели. Время от времени они высоко взлетали с постоянно менявшимися на них девичьими фигурками.
Толпа внезапно стала расступаться, давая дорогу колеснице. Она изображала корабль с кормой и высоким носом. Рядом с мачтой стоял Дионис в священном одеянии, с тирсом, опутанным виноградными лозами. Лицо под венком было черно, показывая, что это пришелец из Индии, страны палящего Гелиоса. Тут же рядом на осле ехал Силен, лысый, толстый, как пифос, старик, и вокруг него приплясывала дюжина сатиров в масках, с рожками, высовывавшимися из волос, с хвостами, привешенными сзади, и толстыми фаллосами, торчащими впереди. За ними двигались полуобнажённые женщины в венках из плюща, со звериными шкурами на плечах, люди в масках медведей, львов и тигров — воинство Диониса, бога плодоносящей природы.
У белой черты конюх остановил коней, и гудение трубы возвестило начало представления. Сатиры уселись на землю и уставились на Диониса. Флейты завели тягучий восточный мотив. Дионис отступил от мачты и, выкинув вперёд обе руки, запел:
Куда принесло меня? Неужто же к варварам, В штаны одетым, Поющим песни свои тарабарские?Один из сатиров, отделившись от собратьев, подбежал к кораблю и заголосил:
Ты под священной скалою Афины, сестрицы твоей, А мы — её пастыри. Готовые службу нести тебе.Дионис, вскинув голову, проговорил нараспев:
Так вот ты где, сестрица. Приди же мне на подмогу.Сатиры с трудом сняли с осла Силена, и тот повёл свою партию:
О Йакх, о Йакх, ревностью Геры погубленный, Из чрева спасённый Зевсом-родителем! Ты в Аттику прибыл, Освобождающий! Ты узнаешь ли меня, Силена старого, Тебя воспитавшего? Народ атгический Тебя приветствует.И тут к колеснице приблизились поселянин с девушкой, у ног которой тёрлась собака. Дионис вступил с ними в разговор.
— А это что за люди? — спросил Пифагор.
— Икарий и его дочь Эригона. Они, согласно нашему мифу, оказали гостеприимство Дионису, и он одарил их своим пьянящим напитком, жертвами которого они стали.
— Жертвами? — удивился Пифагор.
— Случайными жертвами. Икарий угостил пастухов. Выпив лишнего, те в беспамятстве попадали на землю, а придя в себя, решили, что Икарий их отравил, и в ярости его растерзали. Собака привела Эригону к телу несчастного отца, и девушка в горе повесилась. Верную же собаку, не пожелавшую оставить хозяйку и отчаянным воем не дававшую покоя богам, они перенесли на небо. Она и теперь находится там, появляясь в самые жаркие дни в созвездии Пса. Качели, на которых качаются девушки, — символ судьбы Эригоны, тоже превращённой в созвездие вместе со своим отцом. Этот день мы называем праздником качелей. Так Диониса не чествуют нигде.
— Какая прекрасная идея — представить миф о возвращении Диониса, принёсшего вместе с радостью и беду! Но кто придумал этот корабль на колёсах? Кто приодел Силена и сатиров и сочинил стихи? — заинтересовался Пифагор.
— Да вот спускается к нам Дионис. Спроси лучше у него.
Актёр уже снял священное одеяние и венок, освободился от лоз, но лицо его было по-прежнему черно. Но вот он тряхнул головой, соскрёб со щёк остатки сусла, и Пифагор узнал Феспида.
Пифагор и Феспид не могли наговориться. Клисфен лежал рядом, глядя на бегущие по небу осенние облака.