Пифагор
Шрифт:
— Нет, не зря я отказывался признаться в том, что я врачеватель, — вздохнул Демокед. — Я вижу, здесь врач должен быть также хранителем царских тайн.
— Теперь все старые тайны, как этот дом и всё, что в нём, господин, принадлежат тебе. И они могут тебя уберечь от неверных шагов. Поэтому, перед тем как что-либо предпринять, советуйся со мною. Это станет нашей с тобою тайной. А тайны друзей я умею хранить.
— Я в этом убедился, — сказал Демокед.
Египтянин резко повернулся.
— Ты это знаешь? — прошептал он.
— Да. Поликрат раскрыл мне это уже в Магнезии, незадолго до казни, называя тебя другом. И именно поэтому я особенно настойчиво добивался твоего помилования.
Открытие
Пифагор
— Говорят, ты вскоре собираешься нас покинуть. В тебя вцепился Кротон [68] . Я уверен, что настанет время, когда люди, узнавшие о тебе, придут сюда и попросят какой-нибудь свиток Пифагора, а у нас нет ни одного из твоих сочинений. Не оставишь ли ты нам что-нибудь?
68
Игра слов: кротон — по-гречески «клещ».
— Их нет и не будет. Ведь я ничего не пишу на папирусе, ничего на коже и камне, — я оставляю пометки на душах учеников, в надежде, что они развернутся, как свитки.
— Тогда вот моя душа, Пифагор. Пиши на ней.
— И ты готов последовать за мною в такую глушь, как Кротон?
— Даже в страну гипербореев.
— Я обратил на тебя внимание сразу и по форме твоей головы и блеску глаз решил, что ты должен быть математиком. Я ждал, когда ты обратишься ко мне и войдёшь в триаду, достойное число.
— Триаду?
Пифагор встал. Глаза его зажглись.
— Всё сущее складывается из трёх миров. В этом тайна космоса. В этом — великое нерушимое единство божества, человека и природы. Ощущая это с давних пор, люди, жившие родами, создавали общности — племена. В Тиррении, как я слышал, местные жители до сих пор их называют трибами. Богам приносят трёх жертвенных животных. Устраивают поминальные пиршества из трёх частей — фракийцы именуют их тризной. В эллинских храмах над входом высится священный треугольник — фронтон. Что ещё к этому можно добавить? У многих народов, отличающихся по языку и обычаям от эллинов, — у фригийцев, иллирийцев, мессапов, венетов и даже далёких индийцев — число три звучит одинаково. Триада объединяет людей как миры, так что если ты видишь эту фигуру, или в памяти представляешь её на чертеже, или говоришь «вот треугольник», то имей в виду не то, что начерчено перед глазами, а то, что стоит за начертанием.
Немного помолчав, он продолжил:
— Однажды после целого дня мучительных бесплодных размышлений, когда я уже отчаялся открыть что-либо новое, передо мною предстал треугольник, словно бы вырезанный из металла. Мне он показался дверью, скрывавшей какую-то тайну. И я потянулся к нему, чтобы заглянуть за его край. И тотчас этот край выпятился ещё одной гранью, став пирамидой. Я хотел заглянуть за неё — она превратилась в ещё более сложную фигуру. И мне стало понятно, что это будет продолжаться бесконечно. Мир безграничен, и в основе его лежит триада. Впрочем, об этом потом. Пока мы начнём с плоскостей. Начерти три квадрата таким образом, чтобы треугольник оказался в центре.
Послышалось скрипение мела.
— Прекрасно. Теперь...
Не закончив фразы, Пифагор рванулся к чертежу и стал лихорадочно измерять его двумя пальцами, как циркулем.
— Квадрат, построенный на гипотенузе, по площади равен квадратам, пристроенным к катетам...
— Да, это так. Но какая в этом польза?
— Пользу люди отыщут. Важно, что открыт закон, — не мною, а ещё теми, кто жил в Вавилоне до халдеев. Я об этом сейчас вспомнил, как часто бывает, случайно. Подумай, Филарх, всё, что нас окружает, и мы сами подчиняемся непреложным законам, называя их то судьбой, то богами. Повлиять на законы мы не можем, но в состоянии их познать. Вот, взгляни — небо уже покрывается звёздами, и они не движутся в беспорядке, а следуют предписанному им закону. Это позволяет нам находить страны света, определять время, исчислять расстояния в космосе. Нет ничего прекраснее познания законов природы. Каждый из них, даже такой простой, как открытый мною сегодня, вносит новое в картину мира, приближает к его творцам. Перед нами развернут свиток ночи с огненными знаками. Прочтение их сулит понимание нашего и других миров, разбросанных в бесконечном пространстве. Постигая законы геометрии, мы возносимся к звёздам, к их тайнам.
Радуйся, Пифагор!
«Ты предсказал мне большие перемены. И как всегда, не ошибся. Вскоре после моего возвращения в Херсонес пожаловал посол царя царей и сообщил, что мне подарен город Теос. Представь себе моё удивление. Незадолго до того Дарий облагодетельствовал Силосонта Самосом. Но он-то ведь подарил персу гиматий. А за что мне такая милость? И откуда вообще Дарий узнал о моём существовании? И почему дарован именно этот, а не какой-либо другой из ионийских городов? Посоветовавшись с дядей, я принял дар. И вот теперь у меня дворец, свита, подданные, ждущие моих распоряжений. Не сон ли это? Приезжай ко мне погостить, когда наскучат Афины.
Узнав о моём назначении, вернулись многие изгнанники теосцы, возобновилась торговля. Наша гавань, принимающая до восьмидесяти кораблей, стала тесна. Кстати, известно ли тебе, что Демокед, лечивший Поликрата, — я о нём тебе говорил, — стал приближённым Дария и его любимцем, и возможно, это изменило отношение царя к ионийцам. Рассказывали, что видели в Сузах Эвпалина и что ему царь поручил что-то строить. Не Эвпалин ли рассказал Дарию обо мне?
Да, у меня родился сын. Жаль, что моему отцу не пришлось стать дедом. Имя же его живёт. Если тебе нетрудно, узнай, возвратился ли из Фессалии Анакреонт. Сообщи ему о моих новостях. Мне кажется, они его могут обрадовать».
Пифагор отложил письмо и призадумался: «Не сон ли это? Конечно, Дарий узнал о Метеохе от Эвпалина. Но не будь Метеох сыном правителя Херсонеса Фракийского, чуду бы не произойти. Внимание царя приковано к проливам. Кто следующий? Скифы или эллины?»
Исчезновение
Афиняне, успевшие за несколько месяцев привыкнуть к неизменности, с какой в одно и то же время босоногий мудрец проходил по агоре, ни к чему не прицениваясь, а вечером возвращался через неё, сразу же заметили его исчезновение. И поскольку о самосце рассказывали всяческие чудеса, вспомнили басни и о других то исчезавших, то появлявшихся чудотворцах. Ведь и критянин Эпименид, сумевший много лет назад очистить Афины от Килоновой скверны, как-то раз заснул в пещере, а затем, пробудившись, вернулся к себе домой и застал там всё изменившимся до неузнаваемости и лишь после встречи с постаревшим младшим братом понял, что проспал пятьдесят семь лет. Также и во фракийском племени крестонеев появился какой-то маг, который постоянно исчезает. Досужие языки подтвердили, что видели прилетавшего на золотой стреле за Пифагором не то гиперборея, не то скифа Абариса, добавляя, что у самого Пифагора было золотое бедро, порой просвечивающее через хитон.
А между тем первый в мире корабль науки уходил в неведомое плавание. Он нёсся мимо скалистого берега Аттики от одного мыса к другому, не теряя из виду земли. Словно бы совершая пляску в волнах, острова, как танцовщицы, разворачивали свои берега, напоминавшие то изгиб бёдер, то загорелую обнажённую грудь. Обращённые к востоку пёстроколонные храмы сверкали капителями, напоминающими диадемы. Радуясь свежему ветру, гребцы налегали на вёсла, состязаясь между собою в силе и ловкости.
Самосцы подняли крик: