Пикник на краю одиночества
Шрифт:
Он двинулся прочь. Не знаю, откуда только у меня силы взялись, я дернулся ему навстречу, схватил за ногу. Он обернулся и постарался меня стряхнуть. Но я уцепился намертво.
– Ты посмотри, какой поганец! – удивился он. – Я ему свое, а он свое. Я тебя на своем горбе не потащу, не надейся. Я же все тебе объяснил, больше чем надо.
Наконец, боль стала такая, что я не удержался и отпустил руки, только слабо крикнул, чтобы его задержать.
– Постой!
– Я и так стою, парень. Это ты, как гусеница извиваешься. Ну что тебе еще?
– Объясни мне кое-что, – задохнулся я.
– Ну, давай. Коль есть охота послушать, только поздно уже.
Он поднял голову.
– Посмотри, еще с полчаса и темно будет, а твоя мамзель там одна. А может, уже и не там.
Я только тут заметил, что сумерки почти до земли опустились, потому я и его лицо толком разглядеть не мог. Но Катя… даже, если она уже где-то в лесу, вряд ли ей там одной будет хуже, чем потом с этим типом. Я мучительно думал, подбирая тему для возможно долгого продолжения разговора.
– Ты мне объясни, такую вещь, – медленно начал я, еще не вполне представляя, о чем хочу его спросить.
– Ну, – нетерпеливо откликнулся он.
– Здесь же люди работают. Там в карьере кран стоит. И там, на поле что-то было.
– Ну, кран здесь, положим, с того года стоит. А поле уже давно никто не обрабатывал, умник, – огрызнулся он и снова собрался уходить.
– Не-а, не сходится, – отчаянно попытался его задержать.
– Что не сходится? – спросил он заинтересованно, резко обернувшись в мою сторону.
– Ну, кран, например. Я не приглядывался, но голову даю на отсечение, он не проржавел и борозды под ним свежие.
– Ну, про голову, я бы не бросался такими словами на твоем месте. А насчет крана. Так это… так ведь здесь все хорошо сохраняется. А насчет борозд ты лукавишь. Раз такой глазастый, не мог не заметить, что они старые. Только что там трава теперь не растет.
Тут он словно опять что-то вспомнил и озлобился.
– А все от таких вот, – ткнул он в меня пальцем. – До черта ты мне надоел. На твои вопросы отвечать. Тут закон такой, кто до заката пришел, до утра убраться должен. А я с тобой здесь застрял.
– Постой, – я совсем отчаялся.
Похоже из меня того охотника не получалось и путь к спасению для меня должен быть другой.
– Не трогай девушку, – попросил я его. – Девушка совсем не виновата. Это я ее сюда завез.
– Да кто же ее трогать собирается? – усмехнулся он и задумался, молча постоял какое-то время.
Я следил за ним. Пытался угадать выражение его лица, но стало почти совсем темно, и разобрать что-то на расстоянии пяти шагов было трудно.
– Трогай… – задумчиво протянул он. – Это только вы умеете. Все, к чему только руки не дотянутся трогать. А мне это ни к чему. Тебя-то я не трогал, – хмыкнул он.
Я тоже горько усмехнулся.
– Не трогал, а результат один, – сказал я.
– Ну, это я тебе уже объяснял, – раздраженно откликнулся мой собеседник. – Не совались бы куда не надо, был бы с руками и с ногами.
– Да откуда мы знали, что сюда соваться нельзя? – я начал терять терпение.
– Вот вы и всегда так. Везде вам плакаты нужно развесить, сами иначе не сообразите. Достал ты меня, парень. Прощай, – отрезал он.
Я никак не смог его остановить, он просто пригнулся и скрылся за деревьями. Я замер. Прислушался. Ничего. Тишина мертвая. Словно и не лес кругом. И вдруг, меня как прорвало.
– Катя, Катя! – заорал я, как только мог громче. – Катя, беги! – только раз крикнул во весь голос и сорвал его, закашлялся.
Глава вторая
Земля с наступлением темноты, словно окаменела. Холодом до последней косточки меня пробрало. И боль такая тупая началась. Вокруг тишина. Музыки вовсе не слышно, но и никакого движения. То ли слышала меня, то ли нет. Не знаю, сколько времени так прошло. Я пытался еще что-то крикнуть, но голос совсем осип. Я закашлялся после очередной попытки и замолчал. Но тут отчаянный крик раздался. Я понял – Катя, больше некому и отрубился. Не то от ужаса не то от боли или от всего вместе. Катя сказала мне потом, что просидела в машине после моего ухода минут пятнадцать. Забеспокоилась и собралась меня поискать. Музыку решила не выключать, чтобы вернуться на ее звук. Она, на самом деле, всегда неплохо ориентируется на местности каким-то чутьем. Сама она это называет «эффектом лошади». Мол, лошадь всегда найдет дорогу к дому. Но тогда, говорит, ей не по себе стало. Она запомнила примерно направление, куда я ушел, и отправилась туда же. По пути все время оборачивалась. Держала в поле зрения машину. Но уже шагов через пять, когда она оглянулась в очередной раз, за ее спиной была плотная «стена» деревьев. Она сначала растерялась и от испуга или так и собиралась, стала звать меня. Но я совсем ее не слышал, только музыку из машины. Отклика не было. Тогда она решила, что нужно вернуться. Была вероятность того, что мы разминемся с ней в лесу либо я вообще мог уже быть на месте и ждать ее возле машины. Очевидно, ей повезло. Ей двести метров по лесу дались легче, чем мои восемьсот. Она сказала, что бежала стремглав. Сначала пыталась отыскать тропинку, по которой шла. Но заметила, что все тропинки прямо на глазах запутываются, меняют свое направление. Тогда она «включила свой эффект» и побежала наудачу. Из леса она вынырнула, да только не там, где требовалось, возле жестяного здания. Машина была далеко впереди. Она мне говорила, в тот момент строение выглядело угрожающее огромным. К тому же начало темнеть. Да, я забыл, она из машины забрала мою кожаную куртку. Сказала, что прохладно стало, и решила мне поднести.
Она не сразу отважилась обойти строение. Говорит: «Мы, когда его объезжали, оно из окна смотрелось совсем по-другому. А от леса вблизи, словно жилое помещение, словно там кто-то есть. Мне стало как-то совсем не по себе».
У Катьки вообще чутье на такие вещи, она многое заранее чувствует. Я всегда ее интуиции доверял или старался, по крайней мере.
– И мне тут же, – говорит. – Захотелось убраться отсюда подальше. Я собралась с силами и думаю, главное, к машине до темноты добраться. А там объясню тебе все и скорее на трассу. В этот момент я забыла совсем, что ты неизвестно где. Отошла подальше от здания к самому лесу и пошла в сторону машины. Пошла, а не побежала, хоть про себя бежала со всех ног. Странное какое-то чувство было, что бежать нельзя, словно резким движением я могла обратить на себя чье-то внимание. Здание, будто спало, а я боялась его разбудить. Так и шла, глядя в его сторону, как будто следила за спящим человеком. Это длилось мучительно долго. И вдруг, оно закончилось. Просто с левой стороны от меня возникло открытое пространство. Это произошло так внезапно, что я даже обернулась. Здание было на прежнем месте, просто оно осталось позади. Задняя часть его стала растворяться в сумерках, и я ускорила шаги. Удивительно, что не споткнулась тогда, пока шла, оглядываясь назад. И тут я вспомнила, что впереди уже должна показаться машина. Посмотрела туда и увидела тебя. Вернее твою спину. Ты копался в салоне.
«Наверное, – думаю. – камеру ищет, чтобы снимать. Только темновато сейчас для съемки».
А вдалеке, на трассе уже зажглись огни и машины так хорошо, так быстро пролетают мимо этого места. И тут, в первый раз, мне пришло в голову, что мы оторваны от них очутились здесь, словно две разные жизни, там и тут. Но я тогда это как-то смутно почувствовала и не додумала. Странно еще, что меня в тот момент не озадачило, что ты занят своей камерой, а не моими поисками. Но я тогда, вообще, не могла ни за одну мысль «зацепиться». Весь день я копалась в себе и делала все как бы по инерции. Я даже толком не могла понять, хочу тебя еще видеть или нет. Все думала про себя и надеялась, что Вадим позвонит. Вот позвонит, и все станет ясно, как только я услышу его голос. Но он не позвонил, а я не хотела вспомнить, что сама просила его не разыскивать меня в Москве. У него был пунктик на ревности. Он ревновал меня к прошлому, к друзьям, которых не знал. И мы пытались вместе с этим бороться. Но сегодня мне так нужен был его звонок, а он не случился. Я все пыталась выработать у себя отношение к тому, что произошло. Последний вариант был, отнестись ко всему, как к простой неверности. Но Вадиму я, конечно, ничего говорить не собиралась. В конце концов, что такое одна ночь по сравнению с тем, что я его по-настоящему люблю. Да это ничего не значит. Господи, господи, и чему я научилась рядом с тобой. Но когда тебя увидела, я ничего такого не думала, я продумала об этом весь день. А тогда просто побежала к машине. Вернее, хотела побежать, но не побежала. Решила, что раз ты меня не ищешь, то нечего и мне прыть проявлять. А скорее всего, просто не могла никаких резких движений делать. Кажется, я уже сильно устала, еще когда из Москвы выезжали. Стало почти совсем темно, пока добралась до машины. Насколько увеличиваются расстояния, когда ходишь пешком. В нескольких метрах от меня темнел карьер. Сумерки постепенно заполняли его, оседая на дне чаши густым черным туманом. Я уже не могла разглядеть, чем ты там занят. Подошла, а ты роешься под передним сиденьем. Я тронула тебя за плечо. Господи, где был мой внутренний голос, предостерегающий меня во всех случаях жизни, где была моя интуиция?! Такого ужаса я не испытывала давно. Ко мне обернулся парень, на вид ему было не больше двадцати, а может и того меньше. Что можно разглядеть в такой темноте, да еще ожидая увидеть совсем другое лицо? Правда потом я часто вспоминала об этом моменте, как будто, не ошибись я тогда, и все могло пойти по-другому. Со спины он, действительно, походил на тебя. Та же сутуловатая спина в черной футболке и волосы, собранные в хвостик, выбиваются из резинки и рассыпаются по шее темными завитками. Но, когда я увидела его лицо, я страшно закричала, даже подумать не успела. Нет, конечно, успела. О тебе. Я так хотела, чтобы ты сейчас вдруг очутился рядом со мной. Парень осклабился и схватил меня за руку. В левой руке у меня была твоя куртка. Я стала неловко лупить его по руке, пытаясь вырвать свою.
– Ну, что ты бьешься? – как-то примирительно заявил парень, стараясь поймать мою руку с курткой. – Прекрати, дура! – рассердился на то, что я не бросала свои попытки освободиться.
И я прекратила. Просто вся усталость за день навалилась, а он держал меня крепко. Прекратила и заплакала. Так всегда со мной бывает от слабости.
– Сколько тебе лет, что ты так разоряешься? – задал он мне какой-то детский вопрос.
И только тут я пригляделась и поняла, что ему не больше пятнадцати на самом деле. Как ни странно, мне стало как-то спокойнее от моего открытия, хотя в жизни я всегда подростков опасалась больше, чем взрослых. И тут во второй раз ко мне вернулось ощущение, что мы застряли тут в какой-то совсем другой жизни. Не знаю, с чем было связано возвращение этого чувства. Просто этот мальчик показался мне каким-то странным, словно он был подростком из моего времени что ли, из моего детства.