Пилот мечты
Шрифт:
Да, кто такой «ашвант», говорите? Это такое конкордианское понятие: человек, приверженный Аше, то есть мировой Правде (а тот, кто привержен Друдж, мировой Лжи, называется друджвантом). Ашвант это очень хорошо. Друджвант, как вы наверное догадались, — очень плохо. Друджвантов надо превращать в ашвантов. Если друджванты не превращаются в ашвантов, их надо убивать.
Но вернусь к Рошни. Когда она сказала это «нас», я чуть со стула не упал и поспешил прояснить ситуацию.
— Рошни, ты пьешь «за нас», так? А мы есть, как «мы», а не два разных человека? Ты живешь на Вэртрагне, я вообще Бог знает где…
— Что ты говоришь, Андрей? Конечно, есть! Ты для меня образец мужчины, и я клянусь, что так и будет! Как бы нас ни бросала жизнь, я буду тебя помнить!
Я растаял. Ни одна девушка, ни одна женщина никогда не говорили мне таких слов.
Поговорили о флуггерах.
Рошни любила флуггеры и здорово разбиралась. Она рассказала мне про ее новый «Абзу» и долго расспрашивала о «Хагене». Я «Хаген» хвалил. Заслуженно. Потом я возьми и скажи:
— Слушай! А айда к нам, на «Тьерра Фуэга»? Покажу тебе истребитель! Чем рассказывать, лучше сама поглядишь. Станцию покажу, там интересно, если в первый раз, — уловив колебания, поднажал. — Тут народ все равно будет пить до утра. Пойдем?
— Пойдем! — неожиданно легко согласилась она.
— Вот, это мой «Хаген» борт 151, — сказал я, подводя Рошни к флуггеру.
После прогулки по станции с обязательным посещением «Террагоны» и главной достопримечательности — большой обзорной галереи на верхней палубе диспетчерской, мы вовсю держались за руки, а иногда я подхватывал ее, так как девушка очень ловко симулировала алкогольную слабость.
В галерее, которую на станции все именовали просто Планетарий, Рошни вовсю глазела на потрясающей силы картину — закат Лукреции. Там же она спросила:
— Я знаю, в России есть такие… особые маленькие имена… или ласковые?
— Уменьшительно-ласкательные?
— Да, точно. Как тебя зовут… таким именем?
— По разному. Андрюша, Андрейка. В основном, Андрюша.
— Ан-дрю-ша… Андрюша. — Она попробовала слово на вкус. — Лучше Андрей. Андрюша мне не нравится. Ты не обиделся?
— С чего вдруг? Никогда не любил всяких сокращений. — Я не стал рассказывать, что со школы меня «ласкали» Дроном, так как очень сложно объяснять этимологию.
— Ну и хорошо!
— Хорошо. А вот твое имя по-русски даже сокращать не надо. Оно и так очень маленькое и ласковое. Рошни…
Короче говоря, к полетной палубе Б мы пришли в полной гармонии. И ополовиненная фляжка бехеровки тут вовсе ни при чем.
— Борт 151, — повторила она, — 151 — это в сумме семь! Хорошее число!
— И мне так кажется. Вы суеверны как всякий пилот, госпожа лейтенант?
На палубе царил сумрак — по случаю визита конкордианский эскадры был объявлен выходной, вылеты все отменили, работало только дежурное освещение. В углу одинокая группа техников выдирала элероны из плоскостей «Кассиопеи», да за переборкой в ангаре едва слышался визг станка.
Флуггеры стояли темные, неподвижные, как будто спали. Если слегка напрячь воображение, можно было представить себя на палубе авианосца.
— Красивая машина! — похвалила Рошни, обойдя «Хаген». — На картинке он совсем другой, а вблизи я только ваши «Горынычи» видела и торпедоносцы. Эти, каких… «Фульминаторы»!
— Так то картинка!
— Вот и я говорю. Очень красивая машина. Тяжелая, но изящная. Эстетика совсем как у нашего танка «Саласар». Воплощенная сила! Кормовая башня штатная или это переделка? Ага, я так и поняла. Сразу видно, что не родная. При атмосферном маневре не мешает? Такая хрень на корме… — «Хрень» она силилась выговорить по-русски без посредства «Сигурда», в результате получилась уморительная «кхрьэн».
— Не особенно, — ответил я, отсмеявшись. — Это не просто переделка, а модификация, предусмотренная конструкцией. Башня аэродинамическая. А вес… У него тяговооруженность знаешь какая? Ого! Почти в два раза лучше, чем у вашего «Абзу». Хотя, если честно, с маневренностью у «Хагена» не очень. И в атмосфере, и в вакууме.
— Ничего! — Рошни мило наморщила носик, а потом положила голову мне на плечо. — Это не страшно! У «Саласара» тоже с маневренностью беда. Даже в вакууме.
И мы снова распугали тени смехом.
— Послушай, ведь это не военная тайна, — начала Рошни. — А можно подняться в кабину?
— Не тайна. Кстати, в кресле штурмана до тебя никто не сидел! Мы же здесь одни на вылет ходим, — пока я говорил, руки сами нашли выносной пульт и, вуаля, истребитель очнулся и спустил на днищевых сегментах два кресла.
Я занял свое законное место, Рошни уселась сзади на штурманское, и нас утянуло в кокпит.
Ваш покорный слуга без умолку трещал, рассказывая что да как. Скоростью и складностью речи я мог бы поспорить в те минуты с любым экскурсоводом. Я повествовал о флуггере — и выходило, что он настолько крут, что только держись; о пиратах — и выходило, что я еще круче истребителя.
Снова о флуггере.
— …тут самое главное не потерять сознания! «Кобра» с полного форсажа — это такая перегрузка, что никакие тренировки не помогут! У «Хагена» двигатели дают в вакууме на прямой тягу… что ты делаешь?!
Рошни делала вот что: забравшись на штурманский пульт, она скользнула вперед и вниз, ко мне! Благо комплекция подходящая, да и без скафандра… Но какого лешего? То есть…
Больше я ничего не успел сказать или спросить, или, тем паче, возразить, потому что она запечатала мои уста долгим поцелуем. Она оседлала меня, устроив бедра на подлокотниках (черт возьми, вот это растяжка!) и не прекращала целовать, пока хватало воздуха.
Сначала контакт был не слишком требовательным и оставлял возможность отступления. Но совсем скоро ее язычок стал требовать! О, как он требовал!
Не знаю каким образом, но я отстранился.
— Рошни, ты уверена? Если ты думаешь, что должна, за то, что я тебя спас, то это не…
— Заткнись! Не порти момент, Андрей! Я хочу этого! С того самого времени…
Продолжила она только минут через пять, когда голова моя кружилась, и никакой сенокс не помогал.
— …самого времени на «Шаррукине»! Только попробуй сказать, что ты не хочешь!