Пилот на войне
Шрифт:
Итак, сутки в воздухе. Приземление, боевая задача, взлет.
Авиакрыло раздергали по эскадрильям, а наши тела раздергали нагрузками. Эскадрильями латали дыры фронта, а заодно и нами те дыры латали.
Вернувшись на Хордад, отлипнув, наконец, от тверди небесной, я выбрался на твердь земную — на закопченный бетон.
В наушниках послышался голос Бердника:
— Мужики, никакого построения я объявлять не стану. Плевать на устав, я сейчас просто помру. Боевая команда: скафандры — по рундукам. В столовую.
Я огляделся. Впервые после прибытия в сию звездную гавань. Подробно, я хочу сказать, во всю ширь.
Красота-а-а…
Еще один апофеоз войны.
В обрамлении раздолбаной инфраструктуры — взлетка флуггеров. Ряд нашей эскадрильи — десять машин. Под обтекателями копошатся пилоты и техники, которые пилотов разоблачают, а флуггеры собираются слегка подмандить, чтобы не развалились по вылету.
Пятая полоса (наша) принимает следующую порцию. Один «Горыныч» уже катит с тормозными парашютами за кормой, а в ночном небе мигают габариты целой стаи, вставшей на круг ожидания.
С шестой и седьмой взлетают с ревом сразу два европейских «Ягуара», а с рулежных дорожек заходит в разгонные створы следующая пара.
По полосам от первой до четвертой ползут бетоноструйные машины, которые чинят и чинят разрушенное взрывами покрытие, и никак не могут починить. Это все оттого, что сюда упал клонский тралец. Видимо, собирался совершить аварийную, но не совершил, распахав взлетки до адского месива.
Тралец уже распилили и уволокли. Теперь, значит, покрытие починяют, что благородно.
Колоссальный пожар, который я заприметил давеча в заводском и складском секторах, догорает. Взрывов не слышно, но дым стелется по полю и ест глаза, как только шлем покинул голову. Вонища прилагается. Она оседает в носу и гортани, попав под дыхательную маску, пока я нацеливался, как бы половчее ее прицепить.
Ночную тьму наполняют вибрация и гул, соревнующиеся с ревом флуггеров на старте. Далеко, почти на горизонте приземляются очередные транспорты. Это старые танкодесантные корабли, похожие на полукилометровую парикмахерскую машинку, и воют они на посадке чисто как ослы, которым только что прищемили яйца. Первый танковоз уже разгружают, судя по немаленькой колонне инженерной техники, что прошла мимо пять минут назад.
Оглядывался я не просто так.
Столовая! Где? Где питать мой измочаленный организм?
Сильно сомневался я, что клонские хозблоки достались нам в рабочем состоянии.
Вот, например, серия приземистых зданий по правую руку — явно казармы и прочие жилые помещения. Коробки без окон и крыш — посрывало ударной волной, там кушать нам явно не дадут.
Ответом стали крики мичмана тыловой службы. В дыхательной маске вполне можно говорить, через клапан, запросто. Но этот использовал разъем под микрофон, а на плечо посадил матюгальник.
— Товарищи пилоты И-03! Внимание, пожалуйста! Позади ваших машин стоят гражданские «Андромеды»! Вы размещаетесь в них! Борт номер 457 оборудован под кухню! Пожалуйста, поторопитесь!
А мог бы и догадаться! Стандартная практика, между прочим. «Андромеда» — это таких размеров штука, что там можно легко оборудовать даже персональные каюты, чтобы лучше отдыхалось.
Так и есть.
На трапах заметное оживление: кто-то спускается, кто-то наоборот. Еще одна «Андромеда» вывалила на бетон транспортную аппарель. В глубине фюзеляжа виднеются блицы сварки, слышен визг станка — теперь это наша походная мастерская для мелкого ремонта.
На борту 457 была оборудована вполне себе приличная столовая. Можно сесть за стол со скатертью, вытянуть ноги, избавиться от настогребенившей маски. Я уж про горячую еду молчу. Еду, кстати, разносили натурально официантки в кителях и юбках. Все уставного фасона и цвета, даже чулочки с туфельками.
Но это были настоящие девушки! Очень даже годной комплектации! Готов спорить, так в нас будили жажду жизни и борьбы. Дескать, офицер, ты сражаешься не просто так! Тебя будут любить вот такие девчонки!
Военная психология, так ее и эдак во все маршевые и маневровые!
Оно бы и сработало. Уверен, будь за спиной не шесть вылетов, а три, неженатая половина авиакрыла обещала бы официанткам всю безудержную любовь, какую могут подарить здоровое тело и не менее здоровый дух. Да и женатая тоже.
Но, товарищи, шесть — это перебор. Если грубо, по-казарменному: даже мозг не встанет, молчу про все остальное. После шести хороших палок, что мы кинули клонам и небу, женские стати не трогают. Совсем.
Официантки не обижались, потому что с пониманием.
А мы тупо жрали.
Хотелось спать, но спать не моглось, откуда бралась фрустрация, ясно читавшаяся в потухших глазах честной компании. Не моглось — это потому что, как я уже говорил, проклятые стимуляторы все еще бродили в крови.
За столом с Бердником во главе теплился вялый разговор.
— Зачем мы тут так страшно мудохаемся? — Спросил младлей Сенявин, нормальный летун из казанской Академии.
— Затем, что перед генеральным штурмом силы копят. А мы уже туточки. Вот нас и применяют во все дыхательные. — Ответил его однокашник, младший лейтенант Синяков.
Обоих прислали нам на усиление еще на Восемьсот Первом парсеке. Оба успели повоевать, так что вполне вписались в строй. Вписались, кстати, под кличками Синяк Первый и Синяк Второй. Первый — Сенявин — обладатель славной военно-морской фамилии, очень обижался.
«Я не Синявин! Я Сенявин!» — Вот такая наивная отмазка, потому как, если прилипло, не отклеишь.
А Второй — ничего, носил с гордостью.
— Это понятно. — Сказал Сенявин сквозь котлету. — Я не про «туточки». Я про вообще.