Пилот первого класса
Шрифт:
Я помолчал немного и ответил:
— Этот рейс выполняется вопреки всем инструкциям. Вот и пусть у нас будет только один нарушитель — я. С тебя хватит...
... Низкая облачность прижимала самолет к земле, а дождь, мелкий, сетчатый, заставлял меня напряженно вглядываться вперед. Изредка я посматривал на приборы, на карту, на землю...
Я летел и думал о Кате. Я теперь постоянно о ней думаю. О ней и о себе. О ней и о нем. О себе и о них... Мысли мои метались в самых разных направлениях — то я начинал анализировать свое отношение к ней, то судорожно пытался вспомнить все наши крохотные семейные разногласия и доискивался: которое же из
Действительно, можно с ума сойти! Нельзя же допускать, чтобы самым значительным событием в семье было трехдневное обсуждение проблемы — покупать Ляльке шубку или шить ей зимнее пальто. Нельзя! Я сам во всем виноват. И единственный выход из уже создавшегося положения — полная, коренная перестройка. Для начала я потребую себе на осень отпуск, возьмем Ляльку под мышку и маханем к морю! Шашлыки есть будем, винцо холодное попивать, Ляльку будем плавать учить!.. И никаких самолетов. Поездом поедем. Международным вагоном. Пароходом поплывем. В каюте первого класса!..
Я счастливо рассмеялся и стал оглядывать несущуюся подо мной землю...
Полная и коренная перестройка! Обязательно поговорить и настоять на переводе в более крупное подразделение, может быть, даже в Хлыбовский объединенный отряд... Наполнить Катькину жизнь весельем и радостью... Беречь и защищать свое счастье легко и красиво! Без истерик, злобы и подозрительности. Любой другой путь неприемлем. Быть мужчиной!
Черные тракторы стояли в поле, как сожженные танки.
Несколько трактористов и подсобников грелись у чахлого костерика.
Я сделал над ними круг, выбрал площадочку и зашел на нее против ветра...
Сесть-то я сяду, думал я. А вот как я с этой раскисшей каши взлетать буду?
... Я слишком поздно увидел его — бегущего и размахивающего руками...
Кто это? Почему он здесь?! Зачем?! Стой!.. Сто-о-ой!
— Ложись!!! — закричал я, не соображая, что слышать меня никто не может.
В последнюю секунду, когда колеса должны были вот-вот коснуться земли и гибель тракториста была неминуемой, я втянул сквозь стиснутые зубы воздух, рванул штурвал на себя и дал полный газ.
И мы «перескочили» через тракториста. Но двигатель не взревел большими оборотами. Он попросту захлебнулся и замолчал.
Я посмотрел на сектор газа и попытался выровнять машину...
Но самолет уже потерял скорость, ударился в вязкую, пропитанную дождем землю и, зарываясь колесами в мокрый суглинок, медленно перевернулся.
Меня отбросило вправо, обо что-то сильно ударило боком и грудью. На миг перехватило дыхание, и я закашлялся. Меня начало рвать кровью, и тело мое стало легким, и все куда-то рвалось вверх, вверх, вверх... А в голове почему-то тоненькой, искрящейся, серебристой ниточкой звенела и дрожала одна только мысль: «Как же я взлетать буду?.. Как же я буду взлетать?..»
И свет, потрясающей силы солнечный свет, теплый, прекрасный, окутал меня. Я подставил лицо под его удивительные, невесть откуда взявшиеся лучи и, ослепленный, закрыл глаза...
«Как же я буду взлетать?..»
АГРОНОМ СТЕПАНОВ
«Степанов Анатолий Петрович. Год рождения — тысяча девятьсот тридцать третий. Агроном. Окончил сельскохозяйственную академию имени Тимирязева в Москве в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. Женат...
По существу дела могу показать следующее: ждали самолет с запасными частями. Сам я находился в это время в поле, в тракторной бригаде. Приехал туда, с вечера вместе с представителем тракторной станции. Развели у «балагана» костер и грелись. Выпивали немного. Больше пили чай. Все время дождь, холодно. Спорили: прилетит или не прилетит...»
— Как же, прилетит! — говорил один, закусывая огурцом.
— И вполне может прилететь... — говорил другой.
— Что он, тебе эти запчасти на голову бросать будет?
— Зачем на голову? Что, в степу сесть негде, что ли?
— «В степу»... Глянь, развезло как. Тут на ногах-то не удержишься...
— А на что ему колеса дадены?
И тут появился самолет. Он вылетел будто из облака, низко опустился, сделал круг над полем и стал садиться.
Тот, который защищал авиацию, торопливо вскочил и крикнул первому.
— Чего я говорил? Чего?!
Он побежал, а ноги его разъезжались по мокрому полю.
Он бежал, радостно крича и размахивая руками, с трудом удерживая равновесие, из-под его сапог летели комья грязи, и крик его несся по всей раскисшей степи, навстречу садившемуся самолету...
* * *
«Вполне допускаю, что сначала летчик мог не видеть Преснякова Михаила, а когда уже стал садиться, то увидел. Он перед самым Пресняковым, в последнюю секунду, задрал нос самолета и будто бы перепрыгнул через него. А полететь дальше не смог. У него заглох мотор. Он успел метров на двадцать только взлететь. И упал. Упал он сильно, и колеса ушли в пахоту. Он и перевернулся».
... Его вытаскивали бережно и спокойно. Без суеты, без крика, без причитаний.
И только тот, который был причиной катастрофы, стоял, покачиваясь от ужаса и сознания непоправимости. Его трясло, и он совал в рот кулак, чтобы как-то унять лихорадку, сотрясавшую его большое и глупое тело.
Я сбросил ватник и положил летчику под голову. Он приоткрыл глаза, посмотрел на низкое серое небо и на нас...
Наверное, он не знал, что умирает. Он хотел посмотреть на самолет, но не смог повернуть головы. Сил не было. Он посмотрел на меня, с трудом разомкнул губы и шепотом спросил:
— Не зацепил?..
И тогда мы все расступились, давая ему убедиться, что тот, из-за которого все произошло, жив и невредим.
Но я думаю, что он уже ничего не видел...
САХНО
Я очень немногих хоронил в своей жизни — отца, мать, тетку. Из друзей хоронил только одного Мишу Маслова, старого летчика, ушедшего на покой и умершего, как мне до сих пор кажется, от тоски и печали.
В войну, когда за один год почти целиком менялся состав бомбардировочного полка, когда на смену погибшим и исчезнувшим экипажам из Казани и с Урала приходили новенькие самолеты, а из Ташкента и Оренбурга новенькие лейтенанты, похорон не было.