Пилот вне закона
Шрифт:
Боб рассказал массу интересного про этих удивительных созданий.
Выходило, что тропики и субтропики Пельты могут прокормить не более десяти тысяч взрослых особей, настолько они прожорливы и агрессивны — настоящие короли нишевой пирамиды. Из-за этого добыча была ограничена десяткам в год, и только спецэкспедициями Академии Наук РД.
Убить халкозавра очень трудно, так как он обладает фантастической способностью к регенерации.
— Это если не принимать во внимание их скорость и реакцию, — заметил Боб. — Да и панцирь прочный — не всякая пуля берет.
Даже пулевое поражение мозга не гарантировало не только смерти, но и потери боеспособности халкозавра. Есть в их организме некая волшебная железа, которая выделяет милленин — мощнейший стимулятор, в тысячи раз более эффективный, чем наш родной адреналин, повышающий реакцию, силу и сопротивляемость и без того могучего организма.
— Вот из-за этого милленина халкозавр такой ценный. Название МТА тебе о чем-нибудь говорит, Румянцев?
— Наркотик?
— Не просто наркотик. Тетраэтиламид миллениновой кислоты — это абсолютное зло! Привыкание почти стопроцентное, галлюцинаторный эффект нереальной силы! Видел я чуваков, обдолбанных этим дерьмом… да-а-а, не дай Бог! Литром МТА можно убить десять тысяч здоровых мужиков, запросто. Еще из милленина делают БУС — боевой универсальный стимулятор для войск осназа. Другая производная — тетратамин, по-простому — «мозголом», используется как катализатор при сканировании памяти…
При словах «тетратамин», «мозголом», «сканирование памяти» я поежился. Слишком свежи были воспоминания о специалистах «Эрмандады» и стерильном боксе на «Тьерра Фуэге». Вот значит какой зверушке я был обязан столь незабываемыми ощущениями!
— Ау, Румянцев! — позвал Кейн, так сильно я задумался. Еще бы — мурашки по спине бежали размером с кулак. — Так вот, грамм чистого милленина официально стоит одиннадцать тысяч терро. А на черном рынке зашкаливает за двадцать пять. С одного халкозавра за раз можно сдоить до девяти грамм чистого, вот и считай.
Я посчитал, проникся и сказал:
— Ого!
— Вот тебе и ого! Но тут одна тонкость. Убитый халкозавр дает не более двух-трех граммов милленина. Если повезет — четыре. А с живого можно сцеживать регулярно. Так вот, убить халкозавра трудно, но можно. Сам понимаешь, это только вопрос калибра. А вот поймать его живым умеют в нашей Галактике человек шесть. И один из них сидит за твоей спиной. Понял? Так что халкозавр — ценный стратегический продукт, а я — ценный стратегический кадр!
— Позволь выказать тебе полнейшее уважение и восторг! — попросил я и немедленно выказал.
— Охотно принимаю все эти знаки внимания и почтения! — шутовски важничая, возвестил Боб. — Так вот, Румянцев, у нас как раз заказ образовался. Халкозавр живой, одна штука. Я через пару дней лечу на Пельту. А то сроки тянем, Гай уже рвет и мечет. Если хочешь, давай со мной!
— Вот это интересно! — Ваш покорный слуга аж подпрыгнул. Пельта! Сафари! Такое приключение! — А кто заказывает?
— Яйцеголовые с «Лобачевского». Это ваша русская научная станция на орбите Бэйдоу. Халкозавры в неволе мрут за полгода. А лимит на отлов строгий, вот наука с нами и дружит — деваться некуда. И платят хорошо.
— Э, погоди. Бэйдоу… Это же система Шао, под носом у «Синдиката TRIX»! Как там ученые оказались?! И отчего их пираты до сих пор не оприходовали?!
— Ну и вопросы, Румянцев. Это же русская станция! Ее трогать — себе дороже! Прилетят ваши, перетряхнут всю систему по камешку…
— Логично, — согласился я. — А зачем науке халкозавр? Что они с ними делают?
— Хрен его знает. Мне один яйцеголовый рассказывал: геномы какие-то, хреномы, ДНК, РНК… Слова вроде знакомые, но к чему они все — не понять даже за деньги. Я же простой траппер! Словом, опыты ставят, режут ножиком, колют иголками, чего еще от науки ждать?
— Боб, я вистую! А пока давай помолчим — атмосфера на носу.
— Что ты делаешь? — не понял Кейн вслух, хотя его и просили молчать.
— Так преферансисты говорят. Значит, я с тобой за халкозавром лечу! Все, правда, молчим, атмосфера!
Говорливый пассажир заткнулся, а я успел подумать, что ох неспроста русскую науку принесло в систему Шао! От разной законоследящей бюрократии далеко, а поставщики ценного сырья близко. Что-то мне напоминало это название — «Лобачевский»… Что-то напоминало…
Подозрительно знакомое название, породившее дежавю, хотя, готов поклясться, до этой беседы я и слов таких не слышал: «орбитальная станция „Лобачевский“»!
На «Хаген» навалилась атмосфера.
Строго говоря, началась она давно, так как паром дотащил нас до самых верхних ее слоев, но теперь предстояло таранить прессованную, слоистую, как фанера, настоящую атмосферу, а не всякую там жиденькую термосферу.
Флуггер пересек условную линию Кармана, космос кончился. Плоскости «Хагена» начали флюоресцировать, несколько огней святого Эльма расцвело и на носовом обтекателе. Парсер сообщил о значительной ионизации корпуса.
Как обычно на такой высоте, казалось, что планета падает на неподвижного меня. Как будто гигантская турбина урагана высасывала нас с орбиты. Чушь, конечно, но ощущения памятные — лететь в объятия черных бурунов базальтовой монументальности, среди граней которых то и дело вспыхивали исполинские молнии.
Мезосфера. Автопилот выключил орбитальный режим двигателей, снизил тягу почти до нуля. Огромная воронка стремительно выросла, закрыв половину панорамы, а безвредные огни святого Эльма смыло потоками плазмы.
Раскаленный чертополох охватил иглами нос флуггера до самого фонаря кабины, а потом покрыл и его, почти совершенно загородив вид на легкие и стремительные мезосферные облака. Но мне было не до видов. Я боролся с перегрузкой.
И вот наконец мы сбросили скорость, в мире исчезла давящая тяжесть, появились настоящий верх и настоящий низ вместо условных космических обозначений. Мы были уже почти не над, а на планете.
Скоро начало трясти, будто я пилотировал не современный истребитель, а телегу без рессор на разбитой дороге. Турбулентность усиливалась, мне даже пришлось прижать язык к небу, чтобы не прикусить ненароком. Трясло с ненормальной силой!