Пилотируемый космический полет (в вопросах и ответах)
Шрифт:
Пробежав несколько метров, мама остановилась, посмотрела на девочку, и волна жалости к своим родным детям вновь нестерпимой болью обожгла сердце. Ей даже послышался предостерегающий возглас Вали: «Не отдавай, мама! Это ведь теперь наш хлеб!».
Мама опустила, ставшую вдруг свинцовой, руку в сумку, отломила кусочек хлеба, и медленно повернувшись к девочке, протянула ей.
Девочка отрицательно покачала головой, но потом, решившись, быстро схватила хлеб, и крепко зажала его в своем маленьком кулачке.
Слезы закапали у мамы из
К табору добрались только после полудня. Вернее даже не к табору, а к его близким подступам, так как очертания кибиток смутно угадывались где-то далеко впереди. Цыганка тронула маму за плечо.
— Дальше тебе идти не надо. Меня встретят, — она развязала мешок, и вновь молча положила в руки, устало осевшей на землю мамы, обещанные продукты. Уходя добавила. — Ты плохо поступила с моей помощницей. По нашим законам так нельзя.
Уже отойдя метров десять, цыганка опустила свои мешки на землю, что-то достала в одном из них, и быстро вернулась.
— Возьми, — она протянула пакет. — Гречка это. Твои дети должны быть счастливыми. — И дальше она уже шла не оглядываясь.
Для Вали самое плохое началось с утра. Светланка проснулась мокрой, и ее пришлось вытаскивать из пеленок, переодевать в сухое. Удалось это только с помощью младшего братика. Однако прошло совсем немного времени, и сестренка, тихо покакав, разбросала слабо завернутые пеленки, и измазала все, что только можно было измазать. Валя и плакала, и шлепала ее, обмывая чистой, хоть и холодной, водой. Ни пеленок, ни тряпок чистых больше у нее не было.
Очень устала Валя, кормя сестренку, но зато оставшуюся для нее бутылку сладкой воды, она сумела растянуть на целый день. Правда, для этого пришлось и петь, и стишки читать, и прыгать перед ней на кровати, и даже упрашивать не кричать. И только когда уже ничего не помогало, Валя давала ей несколько глотков воды через соску. Она замолкала. Валя снова забирала бутылку. И снова все повторялось.
Сама Валя с Васей понемногу жевали кисловатый щавель, запивая его водой, но запасы и этой пищи быстро таяли. Есть очень хотелось. Однако Валя не извлекала драгоценный кусочек хлеба из заветного угла. Ведь мама сказала, что это на крайний случай. А они могли еще терпеть.
Наступил второй вечер, но мамы все еще не было. Давно кончилась сладкая вода. Не осталось ни листочка щавеля. Мокрая Светланка, которую не во что было переодеть, плакала беспрерывно, а старшим детям невыносимо хотелось есть, и еще больше хотелось спать. И тогда Валя решилась. Достала кусочек хлеба, судорожно сглотнула от желания побыстрее запихнуть его себе в рот, завернула в тряпочку, посмотрела на брата и совсем по взрослому, как мама, пояснила.
— Она маленькая. Ей расти надо. — Брат кивнул головой, и вдруг вскочил на ноги, быстро забрался на печь, и затих там на некоторое время. Слезал он оттуда медленно, и как то нерешительно, с усилием и не сразу разжал, протянутую к сестре, ладошку, на которой лежал маленький кусочек сахара.
— Хорошо — одобрила Валя. Она вынула хлеб из тряпицы, завернула в нее сахар, и стала неумело бить по ней, лежавшим до того у порога, молотком.
К счастью сахар оказался не очень жестким, и бить долго не пришлось. Теперь уже уверенно, Валя добавила к сахару хлеб и оглянулась. Брат внимательно и обреченно смотрел на нее, забившись в угол комнаты. Он ждал чуда, признавал авторитет старшинства сестры, сам отдал сахар, но все же надеялся, что вот сейчас Валя позовет его, и они вместе съедят этот сахар. Или хотя бы попробуют.
Валя нахмурилась, и быстро сунула тряпицу в остатки воды в бачке, а затем в рот кричащей сестренке. Та поперхнулась криком, крепко ухватила тряпицу деснами, а почувствовав сладковатую влагу, стала быстро жевать набивную соску. Если бы Валя не держала тряпицу руками, она бы, наверное, быстро проглотила ее.
— Глупышка, — мягко, как мама, счастливо засмеялась Валя. — Нельзя все сразу.
Она аккуратно забрала тряпицу у Светланки, развернула ее, и молча протянула оставшуюся кашицу братику. Тот облизнулся, но руки не протянул.
— Глупышка, — повторила Валя. Она разделила поровну остатки кашицы. Одну половинку отправила себе в рот, вторую вновь протянула братику. На этот раз он взял кашицу и быстро, как кошка, забрался на печь.
Светланка снова плакала. В ведре уже совсем не было питьевой воды, и снова погас свет. Сидеть на печи было холодно, и Валя, стащив все тряпье на пол, собрала его возле кровати. Ни она, ни брат уже не боялись темноты. Только очень-очень хотелось есть и спать. А Светланка, похоже, и думала останавливаться в своем крике.
— Глупая, — поднялась к ней Валя. — Ведь и тебе легче будет, если заснешь. — Она посмотрела на сестру и сама удивилась простоте решения, которое вдруг пришло ей в голову. Не раздумывая больше, она быстро вынула из-под головки брата подушку, и быстро положила ее на кричащий рот. Звук крика уменьшился, и Валя засмеялась. — Я же говорила тебе. Спи.
Она уселась рядом с сестрой и еще некоторое время слушала затихающие звуки из-под подушки.
— Уснула, — удовлетворенно подумала Валя. Она хотела встать, посмотреть на сестренку, но сил уже не было. Она спала.
Уже стемнело, когда мама вновь вышла к Днепру. Она заметалась по берегу в поисках переправы, не страшась в эти минуты ни темноты, ни возможного ограбления. С каждой минутой, с каждой секундой она все острее и острее чувствовал, что пройдет еще немного времени, и детям могут не понадобиться ее дары.
В темноте мама споткнулась о какое то бревно, радостно вскрикнула, и больше уже не раздумывала. Она сбросила с себя одежду, крепко привязала к себе сумку, и, толкая впереди себя бревно, решительно вошла в холодную майскую воду.