Пиноктико
Шрифт:
Положив орало по правую руку от себя на подставку подрамника, я взял в руки кисточку…
И начал что-то изображать, стараясь, чтобы фиолетовое пятно, возникшее на холсте, сохраняло более или менее антропоморфные контуры… Краски я не менял… Я махал кисточкой, кажется, даже насвистывал…
За шпатель я схватился, когда, глянув на Уртюпа, не увидел его и понял, что он сошёл со своего места, подошёл к холсту, стоит прямо за ним…
Я ждал, что холст распорет лезвие… И я был к этому готов, я отошёл на шаг от подрамника, мастихин я держал наизготовку…
Уртюп выглянул из-за подрамника,
— Ладно, — сказал он, — теперь я вижу, что ты художник. А выпить у тебя есть?
— Чего нет, того нет, — сказал я и обвёл рукой мастерскую: — Всё выпили… Одни пустые бутылки.
— Ладно, это, конечно, плохо… Но зато я здесь поживу теперь. Мне здесь нравится.
Дальнейшее я плохо помню. Наверное, между нами произошла какая-то драка… Но без поножовщины, то есть мастихины, стамески, зубила или как там их ещё… Не были пущены в ход…
Скорее всего, в ход был пущен тупой тяжёлый предмет… Когда я очнулся, в комнате не было никакого Уртюпа, я лежал в постели, а не на полу… А это могло означать, что всё вообще было сном…
Я встал с кровати и включил маленький телевизор — просто, чтобы узнать, работает ли он…
И увидел Уртюпа — теперь уже на экране…
Так мне, во всяком случае, показалось в первый момент… На экране был блаженный бородач по имени Боб Росс, который уже лет двадцать, наверное, если не больше, ведёт по баварскому каналу «Альфа» ночную изостудию…
Просто я привык, что Боб пишет пейзажи, сладко бормоча себе под нос на своём языке какую-то милую чепуху… «Неге we go, here we go», — говорит он каждый раз, меняя кисть на мастихин или наоборот… Так соблазнительно, что кажется, вот сейчас и в самом деле всё бросишь и пойдёшь…
Бормотал-то он и сейчас: «So, folks… Вот так мы их сейчас… Вот хорошо… А теперь берём красненькую… Вот так… И тут… И вот там… И тени теперь… И на плетени… Вот, вот… Вот, вот… И здесь… И там… Здесь я царь и бог… Когда утром я выхожу из дома и выезжаю из гаража на своей машине, я уже не царь и не бог… Но здесь я всё могу… Смотрите… Всё… Всё… Вот смотрите, смотрите… А сейчас мы оденем деревья в хвою…».
Но если всегда при этом перед глазами у меня проступали альпийские поляны, покрытые эдельвейсами, жёлтые рапсовые поля, коричневые бревенчатые сарайчики, голубые глетчеры, корабельные сосны… И никогда, никогда никаких людей…
То теперь на холсте проступало лицо… И я понял, что уже ни в чём не уверен: я мог видеть это до того, как уснул, и до того, как пошёл в туалет… Может быть, я и не ходил в туалет, а помочился в раковину, в которой Дженни промывает кисточки… Смешивая мочу с остатками краски и смывая всё это струёй воды из крана, я вспомнил надпись, которую накануне видел в туалете, кажется, в метро на Фрауэнхоферштрассе, куда я забежал по дороге домой по нужде — после пяти, что ли, кружек в «Чёрном петухе»… Там перечислялись услуги: от «сосания х…я» до «лизания грязной, невытертой задницы»… Существо, предлагавшее эти услуги, именовало себя «туалетным животным»…
Вполне могло быть, что оно попало в мой пластилиновый сон из крана или вынырнуло из стока раковины… Где всё это загустело в уртюпа — краска, мочевина и что-то ещё… В сгусток моей гомофобии… Который перемещается теперь по сточным… и водосточным трубам… Иногда застревая…
«То есть мой сон мог быть гораздо, гораздо омерзительнее… Хорошо ещё, что я всё не помню…» — думал я…
Теперь я уже не сомневался, что это был сон… Что я не ходил в туалет, не встречал там Уртюпа, не рисовал его портрет, не дрался с ним на утюгах…
А куда мне надо было отнести одиночные светлые окна в небоскрёбах, которые стояли напротив? Я видел там светлые окна, но спали дужи или бодрствовали, я не знал… Мне захотелось вдруг пойти к ним… Сверху посмотреть на зону уртюпов… Из какого-нибудь пустого офиса, точнее, из офиса, заполненного бессонными дужами… Я вспомнил, что там работает и мой знакомый, с которым к тому же я через день должен встретиться… А так как я был не уверен, что с тех пор, как я оказался в зоне, прошла одна ночь… А не год или два, или двадцать лет… Открытых дверей Домагштрассе…
То почему бы мне было не встретиться со Штефаном прямо сейчас? Что, если это он там и сидит, в одном из светлых окон, и делает горящую работу…
В общем, насколько я помню, я покинул ночью казарму, в которой находится ателье Дженни, именно с такой целью — посмотреть на всё это с высоты небоскрёба, в котором к тому же мог быть необходимый мне дуж…
«Неге we go, — бормотал блаженный Боб Росс, скребя экран мастихином, — here we go…».
По этому же баварскому каналу — «Альфа» — после Боба Росса, как правило, идут картинки, передаваемые камерами орбитальных станций… Под музыку в духе Classic Lounge Night Flight проплывает голубая планета, так хорошо всё видно… Береговые линии континентов с такой точки зрения кажутся берегами Норвегии… да-да, всюду — Норвегия, потому что гигантские заливы — моря, по сути, превращаются с такой высоты во фьорды… Там, где приоткрыт облачный покров… Я периодически это вижу с детства — после ночной изостудии Боба Росса, на которую я всегда попадаю случайно, когда переключаю каналы, ища что-то другое…
Here we go, folks, here we go…
Вывалившись во двор, я увидел костёр, я увидел человека, подкладывавшего в огонь белые доски…
Это был не Уртюп, во всяком случае, не тот… Тоже довольно запущенный, но от него не воняло… И он не стал меня спрашивать, гомик я, художник я… А молча протянул мне миску с супом.
Я взял из вежливости, думал сделать вид… Но как-то случайно ложка оказалась у меня во рту…
А суп был рыбным и довольно-таки вкусным…
И протеиновый, судя по всему, человек наливал мне в пластиковый стаканчик водку…
Всё, что он хотел взамен, — какую-нибудь историю… А так как водка развязала мне язык, я рассказал ему о том, как меня нашли…
При этом на душе у меня стало как-то тревожно, я подумал, что некогда не покину эту зону…
Незнакомый Уртюп слушал молча, только покачивал головой и подливал водку в стаканчики…
К костру подошли ещё два человека, один из них был в тулупчике… Я задал дурацкий вопрос: «Вы художники или цыгане?» Один из них посмотрел на другого, тот пожал плечами и достал целлофановый кисет с табаком и — тоже целлофановый, но маленький и не цветной, а прозрачный — кулёчек…