Пионерский гамбит

Фишер Саша

Я помолчал, искоса глядя на ее реакцию. Историю я только что придумал из головы. Просто хотелось проверить, верно мое предположение или нет.

— Это так ужасно, когда чувствуешь свое бессилие что-то сделать... — вожатая снова вздохнула. — Мне сначала Артем так понравился. Так всеми хорошо руководил, так уверенно. А сейчас получается, что я должна его выгораживать, только потому что он племянник Анны Сергеевны. Такой дурой себя чувствую... Я ведь сначала уши развесила, когда она мне говорила про сор из избы и честь отряда. А потом... Ай... — Елена Евгеньевна дернула плечом.

— Интересный человек

эта наша Анна Сергеевна, верно? — угрюмо проговорил я. — Она же педагог, чему она нас учит сейчас? Весь отряд знает, что произошло...

— И никто все равно не скажет, — с моей же интонацией сказала вожатая.

— А почему? — спросил я. — Понимаю, что глупый вопрос, но я в этом лагере впервые, да и вообще в лагере. Случилась грязная история, в которой меня собрались замазать. Выговор попадет в характеристику, меня не примут в комсомол, я не поступлю на истфак и не стану ученым. А пойду после восьмого класса учиться на слесаря... В общем, совсем другая судьба. Не знаю, хуже она или лучше, но получается, ее за меня выбрала воспитательница, которой... что?... не хотелось выносить сор из избы?

— Понимаешь, Артем спортсмен, весной получил первый разряд , - губы Елены Евгеньевны задрожали. — Ой, это все какая-то ерунда. Мне противно сейчас повторять все эти слова. Как ни приукрашивай, но получается, что мы просто должны выгородить его, чтобы не сломать мальчику судьбу. Ценой твоей судьбы, получается. А если я надумаю вдруг рассказать об этом, то и моей тоже. Понимаешь, Кирилл, мое положение здесь немногим отличается от твоего. Характеристику на меня будет писать Анна Сергеевна.

— Если ее не уволят за профнепригодность, — зло буркнул я. На самом деле, никаких особенных эмоций я не ощущал. Ну да, Анна Сергеевна — сука. Опекает своего племянника, но делает это так, чтобы никто не знал. Логично, никто не любит сыночков училок, какое уж там председательство в отряде. Серьезный спорт? Ну... Даже не знаю. Смотрел я на наш первый отряд, они уперто тренируются, кажется, с утра до вечера вообще. С перерывами только на сон и еду. И в глазах огонь будущих олимпийских огней и блеск золотых медалей. А Прохорову уже четырнадцать. Он выглядит, конечно, весьма спортивно, но его режим в лагере не похож на профессиональный. Впрочем, в этой области я мало что понимаю, может у него просто месяц отпуска от изнурительных тренировок...

— Уволят? — брови вожатой удивленно взлетели вверх. — Как ее могут уволить?

— Так же, как и кого угодно дргугого, — я пожал плечами. — Не зря же она эту историю так замять пытается... Хотя что я в этом понимаю, я же школьник...

— Знаешь, Кирилл, почему-то мне это даже не приходило в голову, — Елена Евгеньевна выпрямила спину. — Она же старше, а значит права. Просто я пока не понимаю всего. А я же тоже понимаю. И ребята понимают. Но что же делать? Идти к Надежде Юрьевне? Ой, мамочки. Она такая суровая, я даже глаза при ней поднять боюсь...

— Мамонова она домой не отправила, — напомнил я. — Хотя за него просили только я и Марчуков. Нет-нет, Елена Евгеньевна, вы не подумайте, что я тут вас упрашиваю за меня грудью на амбразуру кидаться. Просто... Ну...

— Кирилл, ты совершенно зря извиняешься, — строго сказала Елена Евгеньевна. — С тобой поступили не просто несправедливо. Это просто какая-то несусветная

подлость! И мне очень стыдно, что я струсила перед Анной Сергеевной. Если я ничего не сделаю, мне будет стыдно смотреть в глаза не только комитету комсомола, но даже своему отражению в зеркале! Обещаю тебе, что завтра же пойду и расскажу все Надежде Юрьевне!

Ее последние слова заглушил звук горна, играющего «отбой».

— Иди спать, Кирилл, — сказала вожатая и положила руку мне на плечо. — Все будет хорошо. Я обещаю!

Я кивнул, улыбнулся и пошел в палату. Странно себя чувствовал. Вроде как, поступил как манипулятор. Мог бы и сам пойти качать права и рассказывать правду. Другое дело, что меня скорее всего и слушать бы никто не стал. Доказательств никаких, слово против слова. С Еленой Евгеньевной дело другое. Анна на нее явно давила и шантажировала, прикрывая своего племянника. Который поступил скорее как дурак, чем как подлец.

Я нахмурился и стянул со своей кровати покрывало. Дурацкая история. Дурацкий лагерь. Прохоров тоже дурацкий вместе со своим карьеризмом.

— Эй, Кирка, — негромко сказал Мамонов. — Иди сюда, к нам.

— Угу, — я подошел к кровати Мамонова, где как раз собрался его «штаб» — Марчуков и Мусатов.

— Что будем делать с Прохоровым? — спросил Мамонов. — Это не дело вообще, лучше уж Шарабарина председатель, чем этот крысюк. Она вздорная, но хотя бы подстав не устраивает.

— Предлагаешь устроить в отряде государственный переворот? — усмехнулся я.

— Почему переворот? — встрял Марчуков. — Революцию! Перевороты — это у всяких там Пиночетов! А мы в Советском Союзе!

— Шарабарина пыталась, но Аннушка гаркнула, и мы все разбежались, как миленькие, — сказал я. — Но я согласен, что надо что-то делать. Мне это в первую очередь хочется.

— Забастовку устроим! Сидячую! — Марчуков сполз с кровати и сел на пол, скрестив ноги. — И голодовку! Хотя нет... Я к завтраку такой голодный, что про забастовку могу забыть.

— Слушайте, а этот Игорь не показался вам каким-то странным? — спросил я. — Вы его давно знаете, он всегда так себя ведет?

— Ну... — Марчуков почесал в затылке. — Истории он всегда рассказывает. И всегда интересные. Непонятно только, где он жить будет. Вообще-то ему здесь вообще нельзя находиться, он же, получается, посторонний. А сейчас приехал, как к себе домой. И Аннушка ни слова не сказала.

— Если его из университета отчислили, то сюда вообще не должны были пускать, — буркнул Мусатов.

— Может еще и не отчислили, просто Баженов свистит, — хмыкнул Мамонов. «Ага, — подумал я. — Баженов — это тот парень, который рассказывал, что у Игоря отец в Израиль сбежал».

— Товарищи, какой еще переворот-революцию вы задумали? — раздался недовольный голос Верхолазова. — Если у вас есть какие-то претензии, то вы можете написать их письменно и подать жалобу в Совет Дружины. Или директору.

— То есть, настучать? — Мусатов недобро зыркнул в сторону кровати Верхолазова.

— По-вашему получается, что «настучать», — он с особым нажимом произнес это слово. — это хуже, чем покрывать преступника?

— Какого еще преступника? — спросил Мусатов.

— Прохорова, — холодно ответил Верхолазов. — И еще того, кто для него шашки поджег, а потом Крамскому в рюкзак подкинул.