Пир во время войны
Шрифт:
Хотя откуда бы знать Шахиду, что Малик скоро умрёт? Но он, как шакал, почувствовал. Малик знал, что почувствовал, потому что видел, как у брата загорелись глаза, а в них — надежда…
Малик вообще не доверял брату, постоянно ожидая подвоха со стороны брата. Обычно у азербайджанцев всё не так. Родственники — это святое. Брат — за брата, род — за род. Но Малик и Шахид словно были от разных родителей. И это тревожило Малика, не давало ему спокойствия в жизни. А теперь ещё и дочь, единственная, горячо любимая, начудила…
Естественно, Малик понял, что в жизни Жанны что-то изменилось, когда она приехала из Лондона. И потом, когда она удирала от телохранителя, её мгновенно вычисляли. Неужели Жанна настолько наивна, будто думает, что отец, лидер одной из крупнейших азербайджанских группировок, спокойно отпустит дочь одну в город? Естественно, за Жанной следил
Проследили и за ним, и теперь на столе перед Маликом лежало досье на Павла Анатольевича Резника. Сам по себе парнишка не представлял ничего интересного, зато его отец владел громадным состоянием. Он владел нефтяным холдингом, а ведь Малик совсем недавно с нетерпением ожидал дочь, чтобы поговорить с ней о новом начинании — о нефти. Он бы хотел легализоваться окончательно, чтобы после его смерти у Жанны не было проблем. К тому же эта отрасль была очень прибыльной и стабильной. Малик практически уже принял воистину революционное решение, но по приезду Жанны немного отложил его. Дочь была невменяема от любви к этому русскому. Она вряд ли смогла бы внести дельное предложение, поэтому Малик терпеливо ждал, когда же она наконец сможет переключиться на текущие дела. Правда, больше он ждать не мог: его время было на исходе. Он дал ей задание выяснить о разделе нефти в России, чтобы не наступить на пятки крупному холдингу, но Жанна до сих пор ничего не нарыла в своём интернете, в котором просиживает чуть ли не сутками, взламывая программы и сайты, даже те, которые не представляли для неё никакого интереса. Просто так, в качестве профилактики. Но до сих пор он не получил от неё никакой информации только потому, что она полностью поглощена этим своим младшим Резником.
Сейчас, когда после революции прошёл почти век, люди вновь стали богатеть, стали появляться знаменитые фамилии. Это было совсем неплохо.
В общем-то, породниться с такой семьёй каждый счёл бы за честь, но только не Малик. В их роду женщины выходили замуж за азербайджанцев — всегда. Это он, первый, нарушил уклад и женился на гречанке. Но он — мужчина. То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.
Если Жанна выйдет замуж за этого Павла, её дети будут русскими, будут носить фамилию Резник. Они будут обеспеченными, и дети этих детей тоже будут иметь всё. Но Малик этого уже не застанет. Если бы у него был сын, он бы более лояльно отнёсся к выбору дочери. Но Жанна у него одна. И он не может позволить ей исчезнуть из рода Гусейновых. Разве что её избранник примет ислам! Но Павел Резник, сын олигарха, никогда не пойдёт на такое. Ему незачем это делать, представителю так называемой «золотой молодёжи». Так что Малик не позволит Жанне сделать подобный выбор. К тому же если она выйдет замуж за русского, она уйдёт из Семьи. Кто останется во главе? Что станет с общиной? То, что лучше, чем при Малике, не будет, это ясно. Будет хуже, притом намного, а Малику не хотелось, чтобы так случилось. Даже если он этого уже не увидит, он не мог допустить, чтобы всё, что он строил в течение стольких лет, разрушилось из-за прихоти девчонки!
Особенно после того, как недавно отстаивал её кандидатуру, способную заменить его, когда придёт время. Никто из присутствующих не понял, что это время грядёт очень скоро. Они сочли это одной из причуд Малика, и поклялись Аллахом. Но, так как они уже поклялись, должны будут сдержать свою клятву. Аллах священен, да падёт его гнев на голову ослушника!
А с Жанной надо что-то решать, и немедленно. Малик откинулся на спинку кресло, и лицо его просветлело. Вот старый дурак, и чего это он так разволновался? Скорее всего, у Павла этого с Жанной — обычный роман. Его дочь не могла всерьёз увлечься мужчиной, да ещё и русским, после недолгого пребывания в Лондоне! Они повстречаются немного, а потом она его бросит. Ведь она — его дочь, она не сможет решиться на брак с иноверцем, она не омрачит последних дней отца и не ослушается его воли, не уйдёт из Семьи! Но всё равно надо бы поостеречься и предусмотреть любой поворот событий. На всякий случай.
Малик задумчиво взглянул на отпечатанный на компьютере отчёт, и прочёл ещё раз абзац, посвящённый украинским родственницам жены Резника. Досье было максимально полным, поэтому Малик быстро сообразил, кого отправить на передовую.
Он нажал кнопку селектора и сказал секретарше, тоже Жанне:
— Тофика ко мне, и побыстрее.
— Знаешь,
— Мы этого не замечали, — поправил его Резник.
Он сидел в удобном кресле в палате Владимира Ильича и с аппетитом грыз яблоко, килограмм которых принёс другу.
— Так вот, — продолжил Ковалёв, — со временем я стал считать, что это ты виновен во всех моих неудачах, потому что все они брали исток у семейных неурядиц, понимаешь? Ты же процветал и богател, тогда как я скатывался всё ниже. Я и продюсером-то стал, чтобы быть хоть чуть — чуть похожим на тебя, чтобы стать публичной персоной. Но, опять-таки, ничего хорошего мне это не принесло. А когда я… потерял мужскую силу, то снова стал винить тебя. Галка постоянно смеялась надо мной, и говорила о тебе. Вот, мол, зря она вышла за меня, надо было ей дождаться тебя из армии. И это на том фоне, что ты — мой старый друг, у тебя ничего не было, когда ты начинал свою карьеру, а у меня был неплохой старт, ведь родители предоставили мне такую возможность. И я постепенно стал привыкать к мысли, что я — никчёмность, бесполезное существо. А ты — почти Бог. И от этого я стал ненавидеть тебя ещё сильнее, потому что я тоже мог бы быть Богом. Но я научился винить в своих неудачах тебя, и это спасало меня, скрашивало моё существование. Я думал, что, раз я импотент, никчёмность и серость, то должен сказать спасибо за то, что мне разрешено жить. И, так как сказать это спасибо мне надо было кому-то, то я говорил его самым близким людям — Галине и Милке. Вот только чем чаще и искреннее я им это говорил, тем меньше они меня понимали, а потом и вовсе стали ноги вытирать… Я вообще перестал жить, меня, Ковалёва Владимира Ильича, уже и не было, осталась только телесная оболочка, да паспорт… Моё сознание отравляла мысль, что я вообще не мужчина. Знаешь, как в анекдоте: — Встать! Встать при исполнении гимна, я сказал! Ну, встать! Ах, даже при исполнении гимна — нет? Не встаёшь? Увы… Извини, милая…
Резник заулыбался, хотя, на его взгляд, анекдот был весьма пошловат и нехорошо попахивал. Следовало переключиться на другую тему.
— Знаешь, я в какой-то мере даже рад, что ты попал в больницу, — вдруг произнёс он. — По крайней мере, ты смог понять свою жизнь, проанализировать её и прийти к определённому выводу. Ведь ты пришёл к выводу, не так ли?
Ковалёв кивнул. Он был ещё слаб, лежал на высоких подушках, но глаза его горели.
— Если бы не этот твой инфаркт, мы бы никогда не стали разговаривать так, как сейчас, — продолжил Резник. — Я тоже хочу выложить тебе то, что было у меня на душе, и есть сейчас.
— Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец, — улыбнулся Ковалёв.
— Режу, режу, — поднял руки кверху Резник. — Я никогда не собирался становиться промышленным магнатом или олигархом. Ты же помнишь, я хотел быть художником!
Ковалёв кивнул, и тут же устыдился. На самом деле он абсолютно не помнил, кем хотел стать Резник. И что он когда — то рисовал неплохие картины, тоже забыл.
— И только когда Галка вышла за тебя замуж, а потом наша дружба как-то свернулась, и отношения перешли в разряд приятельских, а не дружеских, я понял, что хочу опередить тебя — во всём. Чтобы Галина пожалела, что потеряла меня. И чтобы ты завидовал мне. Да-да, не удивляйся, я хотел, чтобы ты мне завидовал, чтобы я стал богаче тебя, чтобы я чего-то добился. Но художники, как правило, добиваются известности после смерти, или в старости, в лучшем случае. Поэтому я сцепил зубы и забросил мольберт и краски, поступил в институт нефти и газа, и… стал яростно работать, стал тем, кем стал. А совсем недавно, после какого-то заседания, я вдруг понял, что мне это всё уже неинтересно. Что я с гораздо большим усердием и удовольствием рисовал бы свои картины где-нибудь на чердаке, и был бы счастлив. Ты понимаешь, Вовка, о чём я?
— Что ты несчастлив? — поразился Ковалёв.
— Да нет, — отмахнулся Резник, — я не про это. Хотя… В общем, я хочу сказать, что я прожил другую жизнь, не свою.
— Так брось всё и стань художником, — удивлённо предложил Ковалёв.
— В том-то и дело, что не могу, — вздохнул Резник. — Я не могу бросить всё, потому что теперь от меня зависят тысячи людей, от меня ждут поступков и событий, и я не могу не оправдать доверие акционеров и служащих. Да и экономика России, если честно, тоже зиждется на множестве элементов, один из которых — это я. Я уже обязан, понимаешь? И не только своей семье.