Пираты, каперы, корсары

Май Карл Фридрих

Не говоря более ни слова, он подошел к двери и отворил ее. Тут же в дом ввалился добрый десяток рыжих парней, при виде которых у всех душа ушла в пятки.

Вооруженные пистолетами, абордажными топорами и пиками, эти матросы республики выглядели ни дать ни взять, шайкой подонков самого скверного толка, рожи у многих были такие, что невольно думалось: виселица по ним плачет. Это была смесь всех наций и народов. Люди, преследуемые законом, испытавшие немыслимые страдания, не видевшие для себя никакого иного выхода, собрались под знамена свободы и сражались за нее с неукротимой отвагой. Отнюдь не все они были настоящими республиканцами, многими руководила корысть и мстительность. Однако Пол Джонс с его удачей и славой был для

всех них кумиром, и они шли за ним в огонь и в воду. При виде ножей и топоров в грубых ручищах Молли вскрикнула от страха и бессильно поникла на руках матери.

Бловерпул притянул обеих к себе, а Ральф Сортон встал со сжатыми кулаками впереди. Смертельно бледный Уиллби опустился в кресло и молил о пощаде.

— Где тот парень, что нужен капитану? — спросил верзила с серебряной боцманской дудкой на груди.

— Да вот он валяется, боцман, — ответил Дэвид. Одним рывком он выдернул ноющего купца из кресла и швырнул его, как котенка, своим спутникам, которые немедля вытолкали его на улицу.

— Теперь вперед, — скомандовал Дэвид остальным, — и чтобы без визга!

— Друг мой, — взмолился Бловерпул, — нельзя ли все-таки оставить нас здесь? Может быть пятьдесят, нет, сто фунтов, сто блестящих соверенов наличными смягчат ваше сердце?

Непреклонный Дэвид потряс кулаками, а его обветренное лицо стало еще страшнее.

— Не прикажи капитан, чтобы ни один волос не упал с ваших голов, — рявкнул он, — вы бы у меня узнали, что почем! Никаких разговоров! Вы не знаете, что это означает, когда Пол Джонс приказал. Запирайте свой дом, хозяин, и пошли. На “Охотнике” вам будет лучше, чем в этой маленькой закопченной конуре.

Бловерпул понял, что идти придется. Он запер все, что запиралось и, кряхтя и стеная, присоединился к своему пленному семейству. Дэвид и четверо здоровенных, вооруженных моряков повели их по темному лугу.

— А ты, парень, — сказал Дэвид и подтолкнул упиравшегося Ральфа, — хочешь остаться живым — слушайся старших.

— Будь здесь со мной хотя бы трое из моих друзей, — бормотал Ральф, — мы бы показали вам, как в Англии обходятся с разбойниками.

— Что вы за безрассудный народ, — спокойно возразил Дэвид, — болтают, бахвалятся, а у самих топор над затылком висит. Будь она проклята, ваша Англия! Еще слово, и оно будет твоим последним.

— О, Ральф Сортон, — прошептала Молли, — помолчи ради меня.

— Мы в руках божьих, — бормотал Бловерпул. — Да будет воля его! Пол Джонс стал негодяем, но старого друга своего отца от убивать все-таки не станет.

Они быстро дошли до мыса и спустились на пляж. Ночь и ветер, казалось, заключили союз. Растревоженное штормом море глухо шумело, а когда где-то в неоглядной дали проблескивали звезды, в их неверном свете можно было различить гонимые по Каналу белопенные валы. Однако под защитой скалистого берега море было спокойнее; тихо покачивались на волнах три гордые высокие мачты, темный контур корабля скупо подсвечивался одиноким огоньком на палубе. Они долго шли по острой, мокрой от пены гальке. Внезапно из-за выступа скалы вынырнули два нечетких силуэта. Послышался свист, Дэвид ответил. Люди подошли поближе и о чем-то пошептались с ним. Вдруг Дэвид схватил Молли и поднял ее на руки, как ребенка. В тот же миг другой моряк подхватил ее мамашу. Обе женщины разом жалобно вскрикнули.

— Пожалейте, — причитала Мэри, — за что вы хотите нас убить?

— Глупые гусыни, — ворчал Дэвид, — кому нужна ваша жизнь? Вас в шлюпку несут, вон она, за камнем, а остальным придется ножки замочить.

Всех усадили в шлюпку, и длинные весла бесшумно ударили лопастями море.

Тем временем Пол Джонс шагал вместе с дрожащим от страха Уиллби по дороге в Уайтхевен. Час был поздний, город спокойно спал, не подозревая об опасности, которую нес им этот отважный человек. Матросов с “Охотника” рядом не было, под водительством сведущего человека они пробрались к форту, где в укромном месте должны были поджидать своего капитана.

Пол Джонс повис на руке купца, словно подгулявший приятель, и то насвистывал песенку, то рассказывал о своем и Молли детстве, то декламировал стихотворение, которое он тринадцати лет от роду сочинил в честь этой хорошенькой девочки, и все еще не забыл его.

— Видите, мистер Уиллби, — говорил он, — еще тогда у меня был романтический талант. Я сидел у моря, видел белые паруса, всплывающие и исчезающие на горизонте, с восхищением вслушивался в рокот волн. Потом я стал мечтать о корабле с острыми обводами корпуса и расписными пушечными портами. Я был капитаном. Я хладнокровно отдавал приказы под грохот орудий и свист ядер, подбадривал свою команду в схватке со стихией и первым, с абордажным топором в руке, прыгал на вражескую палубу, сметая все на своем пути. Я был бедным мальчишкой в рваной куртке, но я забывал об этом, а моя пламенная фантазия делала меня морским рыцарем и поэтом. Молли была тогда принцессой, которую я освобождал. Милое, прекрасное дитя носило сверкающую корону, а я клялся тысячу раз, что она станет моей женой, пусть мне придется даже сразиться со всеми великанами и волшебниками. И вот, я вернулся, и чудесный случай привел меня к Бловерпулам, о которых я помнил всегда, еще с Шотландии. Я увидел Молли плачущей, услышал, что ее выдают замуж, услышал и то, что жениха она не любит, что ей его навязывают.

— Боже правый! — торопливо заговорил Уиллби. — Если вы из-за этого разгневались на меня, капитан, то клянусь вам, что отказываюсь от Молли.

— Нет, тут совсем иное, — улыбнулся Джонс, — хотя мне и хотелось бы сказать вам: “Стыдитесь, сударь!”. Девушка так юна и прекрасна, а вы, хоть и достоуважаемый, однако, далеко не молодой и не красивый мужчина, мистер Уиллби. Да к тому же Молли — деревенская девушка, строго воспитана, без городского образования. Что стали бы говорить о ней молодые дамы в Уайтхевене? Она, безусловно, прелестна, личико — кровь с молоком, но позволительно ли купцу зариться на это?

— Но ведь Бловерпул — человек состоятельный, — сказал Уиллби, оправдываясь.

— Ах, вот что! — воскликнул Джонс с улыбкой. — Понимаю. Это вас и соблазнило. Вы умный человек, мистер Уиллби, но на сей раз ваша спекуляция не удастся. Вы, разумеется, не должны жениться на этой девушке: я назвал ее невестой раньше вас.

— Да я и видеть ее больше не хочу, — стонал купец, — но, капитан, ради бога, что вы собираетесь со мной сделать?

— Не так громко, дорогой мистер Уиллби, — ответил республиканец. — Если вы будете вести себя разумно, даю слово, что мы разойдемся как добрые друзья. Пошли же, ведите меня к себе домой, мы быстро уладим наши дела. Потом вы проводите меня немного, чтобы слегка охладить свою разгоряченную кровь, а завтра вы уже свободны, и можете сколько вам заблагорассудится честить меня разбойником, убийцей и поджигателем, хотя, конечно же, куда лучше своего мелочного, неспособного правительства понимаете, что любой постоянно угнетаемый человек, любой придавленный террором народ имеет право отвечать насилием на насилие. И если я сожгу Уайтхевен, то это будет лишь малая доля отплаты англичанам за все зло, что они нам причинили.

Купец угрюмо засопел и ничего не ответил.

— Вы закоренелый враг нашей молодой свободы, — продолжал Пол Джонс, — а я так же ненавижу вашу грязную Англию, стало быть и упрекать нам друг друга не в чем. Каждый действует по своему разумению и своим силам. Но я один, мистер Уиллби, и вы, возможно, прикидываете, что дал бы вам магистрат Уайтхевена, получи он возможность отправить завтра в Лондон курьера с радостной вестью: “Мы схватили гнусного разбойника Пола Джонса, готовьте виселицу для кровавого изверга!” Смотрите мне в глаза, мистер Уиллби! Да, я один, но я намерен так же свободно уйти из этой страны, как и пришел сюда.