Пираты южных морей
Шрифт:
Итак, в один прекрасный день в гавань Льюиса на дрейфе вошла шхуна — совершенно разбитая, с расщепленным полубаком, наполовину снесенной выстрелом фок-мачтой и тремя зияющими рваными дырами в гроте. На берег за помощью и врачом прибыли на шлюпке помощник капитана с одним из членов команды. Они поведали, что капитан и кок мертвы, а у них на борту трое раненых. История, рассказанная моряками собравшейся толпе, повергла слушателей в ужас. Близ острова Фенвик (это километрах в сорока от Льюиса) их корабль столкнулся с Блускином, и пираты взяли их на абордаж. Однако, обнаружив, что груз шхуны состоит лишь из кипарисовых досок да прочих лесоматериалов, флибустьеры вскоре оставили свою жертву. Быть может, Блускин был разочарован, что ему не попалась более ценная добыча, а может, тем утром дьявольский дух жег его более обычного — как бы то ни было, но стоило пиратам отойти,
Таков был рассказ помощника капитана. Он разнесся по домам со сверхъестественной быстротой, и буквально через полчаса весь город уже лихорадило. Остров Фенвик находился совсем рядом, и Блускин мог зайти в гавань каждую минуту, и тогда… Через час шериф Джонс собрал самых крепких мужчин города; из дымоходов извлекли мушкеты и винтовки и вообще осуществили все возможные приготовления, дабы защититься от пиратов, если вдруг те войдут в гавань и попытаются высадиться.
Но Блускин не объявился ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Однако еще через день по городу внезапно разнеслась весть, что пираты уже миновали мысы. По мере распространения новости люди — мужчины, женщины, дети — сбегались на лужайку перед таверной, где собралась кучка бывших моряков, тихо переговаривавшихся меж собой да пристально смотревших на взморье. Километрах в трех, за мысом, в залив медленно вплывали два корабля — один с парусным вооружением барка, второй поменьше, шлюп. В них не было ничего необычного, однако тревога всматривавшейся в залив небольшой толпы, все продолжавшей прибывать на лужайку, меньше от этого не становилась. Корабли шли круто к ветру, и шлюп следовал в кильватере второго судна, словно рыба-лоцман за акулой.
Впрочем, курс их пролегал не через гавань, а скорее в сторону побережья Джерси, и вскоре стало очевидно, что нанести визит в город в намерения Блускина не входит. Однако собравшиеся смогли перевести дух лишь через полтора с лишним часа, когда увидели, что пираты, на расстоянии километров девяти, внезапно легли на другой галс и бакштагом вновь ушли в море.
— Проклятые негодяи убрались! — провозгласил старый капитан Вульф, с шумом сложив подзорную трубу.
Однако отделаться от Блускина оказалось не так-то просто. Спустя два дня из залива Индиан-Ривер явился метис и сообщил, что пираты зашли в бухту километрах в двадцати пяти ниже городка и ремонтируют барк.
Видать, Блускин вовсе не хотел настраивать против себя местное население, ибо полукровка поведал, что пираты не причиняют никому никакого вреда, а за то, что берут у фермеров, даже щедро расплачиваются звонкой монетой.
Однако привнесенное пиратами волнение достигло своего пика, когда в город вернулся Леви Уэст.
Даже в середине прошлого века мукомольная мельница, что километрах в трех от Льюиса (хотя возраст ее тогда и не превышал пяти-шести десятков лет), была уже изрядно потрепана непогодой: кипарисовые доски, из которых она была построена, всего лишь за несколько лет ветров да дождей померкли до серебристой седины, и белый порошок муки смахивал на покрывавший мельницу прах столетий, из-за чего тени внутри нее обретали некую нереальность и загадочность. Сама мельница, дорога перед ней и вытянутый одноэтажный, обитый рейками жилой дом с шатровой крышей были погружены в мерцавшую пятнами света тень, что отбрасывала дюжина ив. На момент начала нашего правдивого повествования мельница отошла по наследству к Хайраму Уайту, внуку старого Эфраима Уайта, построившего ее, по некоторым сведениям, в 1701 году.
Хайраму Уайту шел всего двадцать восьмой год, однако в городке он уже имел устоявшуюся репутацию местного дурачка. В детстве его считали придурковатым, если даже не слабоумным, и, как это часто бывает с подобными горемыками в провинциальных городках, где все друг друга знают, он превратился в неизменный объект для шуточек более башковитых и жестокосердных соседей. Теперь же, вполне возмужав и достигнув зрелости, он по-прежнему выглядел, используя старомодные выражения, «сущим чучелом» и «ходячим недоразумением». Хайрам был крупным, неловким и неуклюжим, но при этом поразительно сильным мужчиной. Полное лицо его несло на себе печать вялости, что вкупе с оттопыривающимися губами придавало ему вид идиота — наполовину забавный, наполовину трогательный. Прибавьте сюда маленькие, глубоко посаженные глазки, белесые брови и соломенного цвета волосы. Хайрам отличался необычайной молчаливостью, когда же говорил, то шепелявил и запинался так, словно слова его опережали саму мысль. Местные остряки не упускали возможности подбить его на спор или вызвать на разговор — просто ради смеха, неизменно следовавшего после нескольких его вымученных неразборчивых слов; да еще в конце каждой короткой фразы у этого недотепы так презабавно отпадала челюсть. Быть может, единственным во всем округе Льюис, кто не считал Хайрама слабоумным, был судья Холл. Он имел с ним дела и не уставал повторять, что те, кто держит при заключении сделок Хайрама Уайта за дурака, сами же в дураках и останутся. И вполне вероятно, что судья был прав: может, Хайрам и не отличался сообразительностью в общепринятом смысле этого слова, однако он очень даже неплохо управлял своей мельницей и, по меркам южного Делавэра того времени, был человеком весьма состоятельным. Некоторых своих мучителей он, несомненно, в случае нужды мог бы трижды скупить с потрохами.
Месяцев за шесть до описываемых событий из-за этого самого Блускина, притаившегося теперь в заливе Индиан-Ривер, Хайрам Уайт понес весьма существенные убытки. Дело было так. Вместе с Джосаей Шиппином, коммерсантом из Филадельфии, он организовал «предприятие», в кое вложил целых семьсот фунтов стерлингов. Деньги сии были потрачены на закупку пшеничной и кукурузной муки, каковой груз на барке «Нэнси Ли» отправили на Ямайку. Однако в заливе Кёрритак корабль подвергся нападению пиратов, команду посадили в баркас и отдали на волю волн, а сам барк вместе с грузом сожгли.
Из семи сотен фунтов, вложенных в злополучное «предприятие», пять не принадлежали самому Хайраму: это было наследство, которое за семь лет до этого его родной отец оставил Леви Уэсту.
Когда мать Хайрама умерла, его отец, Элиейзер Уайт, женился вторично, на вдове миссис Уэст. В новый дом эта женщина привела своего симпатичного, длинноногого, черноглазого и черноволосого сыночка-лоботряса, на пару лет младше Хайрама. Он был весьма сообразительным и остроумным малым, правда ленивым, упрямым и не слишком воспитанным, однако при всем этом необычайно обаятельным. То была прямая противоположность неуклюжему тугодуму Хайраму, Элиейзер Уайт никогда и не любил родного сына: он стыдился слабоумного недотепы. С другой стороны, мельник испытывал самые теплые чувства к Леви Уайту, которого всегда именовал не иначе как «наш Леви» и с которым обращался как с собственным сыном. Он пытался обучить парня мельничному ремеслу и так стойко переносил лень и равнодушие пасынка, что терпению мистера Уайта позавидовали бы многие родные отцы.
— Ерунда, — говаривал он, — наш Леви в жизни не пропадет, вот увидите. Он схватывает все на лету.
А теперь представьте, какой страшный удар постиг старого мельника, когда Леви сбежал из дома и поступил на корабль матросом. Даже на смертном одре мысли старика неизменно обращались к потерянному пасынку.
— Может, он одумается и снова вернется в Льюис? Если так и произойдет, то я хочу, Хайрам, чтоб ты был добр к нему. Свой долг по отношению к тебе я выполнил: оставил тебе дом и мельницу, но я желаю, чтобы ты обещал мне, что, ежели Леви вернется, ты предоставишь ему пищу и кров, разумеется, коли он сам того захочет.
И Хайрам пообещал отцу выполнить его последнюю просьбу.
Когда же старый Уайт умер, выяснилось, что он завещал своему «любимому пасынку, Леви Уэсту» пятьсот фунтов, назначив душеприказчиком судью Холла.
Леви Уэст отсутствовал без малого девять лет и за все это время не дал о себе знать ни единым словом. Уже мало кто сомневался, что его нет в живых.
Однажды в магистратуру судьи Холла явился Хайрам с письмом в руке. То было время французских войн, и потому цены на пшеничную и кукурузную муку в Британской Вест-Индии достигали заоблачных высот. Письмо было от коммерсанта из Филадельфии, некоего Джосаи Шиппина, с которым Хайрам прежде заключал несколько сделок. Мистер Шиппин предлагал ему войти в долю и совместно поучаствовать в перепродаже муки ямайскому Кингстону, Хайрам думал над письмом весь вечер и теперь принес его старому судье. Мистер Холл прочел и покачал головой.
— Слишком рискованно, Хайрам! — объявил он. — Ну подумай сам: неужели мистер Шиппин обратился бы с предложением к тебе, если бы смог найти компаньона в Филадельфии? Мой совет — выбрось все это из головы. Полагаю, ты ведь пришел ко мне за советом? — Однако теперь уже Хайрам отрицательно покачал головой. — Нет? Что же тогда тебе нужно?
— Семьсот фунтов, — только и ответил Хайрам.
— Семьсот фунтов! — эхом отозвался судья Холл. — У меня нет таких денег, чтобы одолжить тебе.