Пиренейская месть длиною в жизнь

Часть 1. "36".

Это был один из лучших дней в нашей жизни. Завершилось обучение в летной школе в Подмосковье. Позади осталась череда экзаменационных испытаний. Долгая и трудная дорога во имя мечты детства. Мечты о великолепном синем небе, небе с облаками и без, небе мирном и бушующем. Главное – лишь его покорить. Мы уже летали на собственных воздушных кораблях, оттачивая мастерство обуздания железной машины. Хотя и не совсем железной. Целиком цельнометаллических машин в ту пору было мало. Наша авиашкола была одной из крупнейших в стране. Приходилось бывать на иных полигонах, но они уступали этому. К нам приезжали в гости все видные люди и даже сам товарищ Сталин. Правда нас его визит не застал: как раз в тот день выезжали на соревнования в Ленинградскую область. Время учебы запомнилось с огромной радостью и весельем.

Наша группа состояла из пятнадцати летчиков и летчиц. Среди них бы и я,

ваши почтенный слуга. После получения документов о завершении обучения, как и все обычные люди, направились это бурно праздновать, наравне с другими выпускниками из параллельных групп. Наша летная школа находилась около военного аэродрома, близ которого, всего в двух километрах, находился город. Здесь все было связано с авиацией. Неподалеку, всего в получасе езды на автомобиле по грунтовой дороге, находился другой город, в котором и разрабатывались самолеты. Там было целое научное бюро или институт. Более подробной информации не припоминаю, ведь прошло с того времени уже сколько лет. Но прекрасно помню тот выпускной вечер при дворце трудящихся в этом городке. Помню те смешные, по современным меркам, украшения в виде лампочковых ветвей, раскиданных по столбам телеграфным и некоторым деревьям. Помню момент, когда нам, совсем еще молодым юношам и девушкам выдали крайне простенькие дипломы на обычной офсетной бумаге. Помню тот почти что деревенский и полный гостеприимности и простоты вечер, где на площадке перед дворцом – который в годы войны будет уничтожен всего одним авиационным снарядом, ввиду своего деревянного строения и достаточной шаткости – мы сидели и мечтали о будущем. Кто-то о полетах в Антарктиду и Арктику, кто-то и вовсе о космосе. Была такая эпоха, эпоха романтиков авиации. Среди выпускников были и группы инженеров авиации, было даже отделение связистов. А потом происходил балл, красивая музыка, счастливые лица ставших уже близкими людей, прекрасно проведенный вечер и ночь. И дело вовсе не в алкогольных напитках, дело в том самом неповторимом настроении, которое бывает не так уж часто и не у всех. Но мы ведь не об этом говорим. Не о стамесках настоящего.

Так вот, было нас четверо, близко знающих друг друга и рожденных с разницей в пару месяцев. Начну же свой рассказ с повествования о себе любимом.

Родился я в поздний ноябрьский день, дай Бог помню какого года. Да и не нужна вам эта нелепая лишняя информация. Родился и родился. Сам я из города Симбирска, более знакомого вам по фамилии вождя мирового пролетариата – Ульяновска. Однако, родившись и пробыв там всего пару месяцев, я навсегда покинул отчий край. Мои родители – Прасковья Михайловна и Константин Ульрихович в канун Рождества Христова переехали жить в Подмосковье. Данная ситуация возникла по причине того, что в Ульяновске нам были не рады, за неимением собственного жилья у молодой семьи, жили с родней. А я нещадно вопил и мешал почтенной семейке дядьки Федора. А тут умирает прабабка моя, и из-за этого трагичного действия нам перепадает ее весьма недурной дом в Подмосковье. Прабабушка была состоятельной женщиной в прошлом веке и была женой богатого московского купца. Но овдовела по причине подрыва то ли революционерами, то ли врагами своего мужа. Не припоминаю его имени, но свечку в церкви ставлю, как насильственно убиенному. Озорной я быстро рос и быстро познавал окружающий мир. Первой преградой был дом с несколькими комнатами, который отец постоянно приводил в лучшее состояние – у него была большая страсть к столярному мастерству, как и у моего деда, то есть его отца – Ульриха – обрусевшего немца из какой-то знатной семьи. Отец делал прекрасные игрушки и поделки из дерева и мы их даже продавали в другой город. Годы были трудные, а люди между прочим брали. Даже помню пред Новым Годом ездили в Москву–матушку, помню, как сейчас, лет семь было, я тогда еще с саней упал и ушибся на обратной дороге, тогда так хорошо напродавали, что отец мне даже пальтишко купил.

С детства помню, лежу в канаве или на поляне, близ соседского огорода, там такой холм был и дуб старый, смотрю в небо. Птица летит, а я про себя думаю: "Чего я не птица, чего не летаю". Небо мне нравилось сильно. Мог смотреть своими голубыми глазами на синее небо часами, что мать даже ругалась: "Ишь какой бездельник, лишь бы поваляться!" Грамоте был обучен задолго до того момента, как школу нам открыли. Отец грамоту хорошо знал, он на дереве выпиливал надписи красивыми буквами, само загляденье было. Помню то время, запах дерева в доме, знал все деревья и древесину плохую аль хорошую. Позже в поселке открыли лесопилку, хотя леса у нас в крае было не сказать, что много. Видать, с других районов свозили. А еще спустя пару лет отец стал ее директором. Денежки появились. Жить стали лучше. Свили, так сказать, свое гнездышко. Детей больше в семье не было, поэтому мне уделялось достаточно внимания и заботы. Отдан я был в школу обычную, а затем, после нескольких лет разных работ, и в летную школу, что в километрах восьми от нашей большой деревни. Как-то так, если имена попутал, извините,

родные мои, память шалит, ась давно это было. Ах, ну да, зовут меня Александром, по отчеству звать не надо, все тут свои.

Почти всю мою жизнь со мной было три товарища. Николай, Георгий и Маргарита. Это все мои соседи, и путники по детству и юности.

Маргарита рано лишилась матери, ее забрала бушующая в то время испанка. Безутешный отец поначалу отстранился от дочери, поскольку она напоминала ему жену, и предавался горю в одиночестве. Но вскоре смог превозмочь себя и стал любить её пуще прежнего, уделяя максимум внимания, которое только мог себе позволить военный инженер. Девочка много времени проводила, наблюдая за отцом, иногда помогая ему в работе – в эти мгновения они особенно сплачивались, и она испытывала какой-то неженский интерес к техническим вещам. Да и что уж говорить, замашки у неё тоже были пацанские: могла поставить на место дворовых мальчишек, если те пытались её задирать. Её боялись и уважали, несмотря на весьма миниатюрные размеры и вполне милое личико девочки юных лет.

Ни о какой мужской профессии речь, конечно, не шла. Маленькая Маргарита росла очень разносторонним человеком, весьма артистично они проводили вечера: она вставала на табуретку и начинала пародировать общих знакомых, да так похоже, что ощущалось их присутствие в доме, до того точно улавливались мельчайшие детали характера, манеры речи и поведения.

Особое удовольствие ей доставляло, когда отец подхватывал её на руки, поднимал над головой и начинал кружить. Она весело смеялась и чувствовала свободный полет, как птица. И всегда просила повторения аттракциона. Ее никогда не укачивало, не было ни малейшего чувства дискомфорта от кульбитов. И так она кружилась, пока не стала слишком тяжелой для подъема на руках. Этого ощущения невесомости и парения ей потом очень долгое время недоставало.

Будущее для девушки было уготовано: либо замужество, либо карьера артистки (к чему имелось несомненная склонность). Но ей все время казалось, что создана она для чего-то большего.

Все изменилось в одночасье, когда отец взял девочку поглядеть на асов воздухоплавания. Это было уникальное в своем роде мероприятие, которое не повторялось после почти век, несмотря на усиленное развитие авиации. Это было нечто, что потрясло юную Маргариту до глубины души, наверное, с того дня она дала себе зарок стать частью этого мира, догнать и превзойти королей воздуха, о сложностях преодоления профессии, особенно для женского пола, ей было тогда невдомек. Ведь что такое реальность перед лицом мечты и юной жажды?

Череда аэропланов, гидросамолетов, дирижаблей, геликоптеров проносилась у неё перед глазами и кружила голову. В тот день, вечером, уже дома в своей полутемной комнате, под светом слабой лампы, она портила глаза, рисуя их взапой, пытаясь запечатлеть максимально точно все увиденное, а главное, оставить свой эмоциональный след на бумаге, так боялась она этот день забыть. Ведь все казалось ей нереальным.

Георгий был наиболее степенным среди нас всех. И безэмоциональным. Правда, это вовсе не означало его безразличия к другим – нет, отнюдь, помню несколько жизненных ситуаций, прошедших в нашем детстве, где он меня выручал. Он жил в соседнем доме, прямо напротив, по улице нашей, веселой, вишневой…

Впервые мы узнали друг о друге, было мне года так четыре–пять, моя собака, имя которой не припомню, залезла к ним на огород, и я пошел ее искать, так и столкнулись мы лбами, на его огороде…

Забавная была ситуация. Он лезет ко мне, а я к нему, ну тут драки точно не избежать, он не Бог весть что мог подумать: что на огород лезу яблоки воровать или чего похуже. Но тот только похлопал по плечу и рассмеялся, глядя на мой испуг, еще и собаку помог отловить. Свой в доску парень.

Ему на роду было написан путь в военные: дед артиллерист, отец военный, служил на Черноморском флоте капитаном корабля, дисциплина у самого Григория была идеальная, усидчивый, сообразительный, спокойный как мамонт, ничто, пожалуй, не способно было вывести его из колеи.

Николай рос в деревне и впитал, кажется, с молоком матери запах сена, клевера и домашней живности вперемежку с ароматом томленой в русской печи каши и бабушкиных пирожков. Он был простым парнем, очень открытым, иногда грубоватым с широкой улыбкой и копной светло-русых непослушных волос. Никто и подумать не мог, что этот простой соседский парень решит взять и оставить тихую размеренную жизнь, рванет в город, да еще и добьется таких высот! Станет в один ряд с первопроходцами новой перспективной профессии летчика. Над ним посмеивались, отговаривали, он только хмурил лоб и бубнил себе под нос, что он мужик и лучше знает. Это выходило весьма забавно. Ах, сколько девичьих сердец было разбито, когда он уехал, а сколько было покорено, когда впервые надел летную форму, обрел нужную выправку и засверкал новыми красками. Но не утратил своей самобытности и никогда не забывал корней.