Писательский Клуб
Шрифт:
Они помнили добро, выкроили трехдневное окно и прилетели. Он встречал их у трапа, и они демонстративно расцеловались с ним. А рядом стояла молодая женщина, типичная деваха, в пальто и в платочке.
Администратор сделал в ее сторону рекомендующий жест и сказал:
— Знакомьтесь, это наша министр культуры…
Она зарделась, протянула ладонь дощечкой и представилась:
— Дуся.
Эйзенштейн и Крючков
Перед войной появился новый киноартист — Михаил Кузнецов в фильме «Машенька». Эта картина всех тогда
Впоследствии, после войны, когда он начал сниматься и в цветных фильмах, выяснилось еще, что у него редкостной синевы глаза. Но вот ведь как случается в искусстве — такой удачи больше уже не было. Не везло — роли хорошей не выпадало, режиссера. Снялся в нескольких средних лентах.
Он немало выступал на эстраде, был по — прежнему популярен, ездил по стране. Я познакомился с ним в связи с тем, что он читал мои стихи, и, нужно сказать, хорошо читал, — у него была целая программа. Вид он имел уже не такой, как когда-то, васильковые глаза его слегка выцвели.
Мы радостно встретились снова лишь через много лет, — наверное, за год или полтора до его смерти. Накануне Дня Победы нас пригласили выступить в Министерстве гражданской авиации. Был там еще, помню, космонавт Береговой.
Кузнецов оказался превосходным рассказчиком. Однако по порядку. Когда началась война, он собрался идти в армию, но его вызвали на студию и сказали, что на него есть бронь и требуется ехать в Казахстан, выпускать нужные фронту и тылу фильмы. Он поехал. Во главе отправляющихся стоял Эйзенштейн, тогда уже классик с мировым именем и непререкаемым авторитетом. Потом, как известно, он сделал фильм «Иван Грозный», резко, раздраженно не понравившийся Сталину. Эйзенштейн картину переделал, и вождь, кривясь, принял ее. Тогда многие поправляли свои вещи по державному указанию.
Большинство полагало или делало вид, что так и следует. Но не все!
В «Одном дне Ивана Денисовича» описывается, как герой приносит в контору своему соседу по нарам кашу:
«Цезарь трубку курит, у стола своего развалясь. К Шухову он спиной, не видит.
А против него сидит Х-123, двадцатилетник, каторжанин по приговору, жилистый старик. Кашу ест.
— Нет, батенька, — мягко этак, попуская, говорит Цезарь, — объективность требует признать, что Эйзенштейн гениален. «Иоанн Грозный» — разве это не гениально? Пляска опричников с личиной! Сцена в соборе!
— Кривлянье! — ложку перед ротом задержа, сердится Х-123. — Так много искусства, что уже и не искусство. Перец и мак вместо хлеба насущного! И потом же гнуснейшая политическая идея — оправдание единоличной тирании. Глумление над памятью трех поколений русской интеллигенции! (Кашу ест ртом бесчувственным, она ему не впрок.)
— Но какую трактовку пропустили бы иначе?..
— Ах, пропустилибы?! Так не говорите, что гений! Скажите, что подхалим, заказ собачий выполнял. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов!..»
Но это когда
Так вот, продолжает Кузнецов, прибыли в Алма-Ату. Приняли их там отлично, несмотря на тьму эвакуированных. Для наиболее выдающихся выделили целый дом. Эйзенштейн назвал его — лауреатник.
Сразу начали работать — для фронта ведь. С временем, естественно, не считались. Нужно — так сутками на съемочной площадке.
Эйзенштейн всегда подтянутый, корректный. Руководитель, художественный — и вообще.
И вдруг кто-то говорит ему:
— Сергей Михайлович, вот объясните, пожалуйста, — все к вам на «вы», и вы в ответ так же, а вот Крючков с вами на «ты». Чем объяснить?..
Эйзенштейн без улыбки ответил:
— Нужно знать Колю. Для него «вы» — это когда много…
Так рассказывал внимающему залу синеглазый когда-то Михаил Кузнецов, которого я всегда вспоминаю с добрым чувством.
Женский монастырь
Слышал по радио интервью с настоятельницей женского монастыря, расположенного вблизи Вышнего Волочка.
У святой обители множество проблем. Одна из первоочередных задач — выселение с монастырской территории воинской части.
Уникальный конферансье
Группа артистов готовилась к гастролям в Бразилии, где предполагалось дать ряд больших эстрадных концертов. Жанры самые разные, но все на высоком уровне: балетная пара, солисты оперы, знаменитый скрипач и тут же — иллюзионист, акробаты, кукольники, аккордеонист и, конечно, исполнители народных песен и танцев.
Но что значит готовились? Репетировали и размышляли — что взять с собой туда и что привезти оттуда.
По-настоящему готовился один — конферансье, ведущий программы. Это был тоже человек известный, остроумный, умеющий держать зал. У него были свои репризы, шутки, анекдоты, своя манера, и принимали его прекрасно. Но это здесь. А там? Конечно, с ними ехала переводчица, но ведь это же не парламентская делегация, чтобы переводить на сцене.
Короче, он отдал свой текст перевести на португальский, потом ему переписали перевод русскими буквами, и он выучил его. Да, наизусть, помня, конечно, о чем там идет речь, но все равно это было для него абракадаброй. Все театральные артисты знают назубок множество ролей, но ведь на своем же языке.
В самолете коллеги дремали, спали, расслабленно болтали, а он без конца повторял про себя совершенно чужие, но уже и чем-то странно близкие слова.
Первое представление в огромном концертном зале. Аншлаг! Он выходит к рампе и, мягко улыбаясь, начинает говорить.
Зал ахает. Через минуту зал уже покорен — замирает, аплодирует, хохочет. Рассказанные истории понятны всем. Здесь ведь тоже все так. Ну не все, но многое. И любовь, и другое. И качество юмора, конечно.
Концерт идет под аплодисменты, всех принимают замечательно, его — лучше всех.
В антракте он прячется, запирается в артистической уборной.
Но после концерта за кулисы врывается экспансивная южная толпа — местные артисты и импресарио, и прежде всего, конечно, пресса, репортеры. Поздравляют наших, благодарят, восхищаются.