Письма из Лондона
Шрифт:
Кавалека выперли, как выяснилось позже, за то, что он перестал фонтанировать новыми идеями, с чрезмерным рвением наслаждался бесплатным мини-баром и стал, по словам Шорта, оказывать на него «угнетающее воздействие». Хотя шортовский лагерь старался не придавать значения этому событию — Доминик Лоусон даже объявил, что Найджел наконец получил «ту команду, которую он хочет», последующий отчет того же журналиста о шортовском гневе и смятении открывает и вторую сторону медали: «Завтра я должен убить Каспарова. Но сегодня я убиваю своего отца… Он был моим ментором. За прошедший год я видел его не реже, чем собственную жену. Да какое там, на самом деле я провел с ним больше времени, чем с Реей… Вы ощущаете некоторую безжалостность того, что произошло? Это отцеубийство». Слушая эти стенания, Лоусон «почувствовал себя статистом в "Царе Эдипе"». Несомненно, абсолютно правильного момента для отцеубийства не бывает, но выбор времени для расставания с Кавалеком — а стало быть, и его пресловутой базой данных — не производил впечатления наиболее удачного: все это играет на руку противнику и удручает сочувствующих соотечественников. Не говоря уже о том, что некому теперь будет напомнить Найджелу помочиться перед игрой.
В первую субботу октября состязание достигло своей серединной точки, а Шорт так ни разу и не выиграл и по-прежнему отставал — уже на пять чистых очков. В каком-то смысле с состязанием было покончено, и букмекеры оценивали шансы Шорта на победу такими же вероятными, как подтверждение существования лох-несского чудовища в следующем году. Шортовские амбиции также подверглись
В тот день в Гроссмейстерской Гостиной была полна коробочка: гроссмейстеры со свитой, журналисты, выпивохи, жены и дети, предатели и полоумные. Бросались в глаза Рея Шорт с Кивели; тут же околачивался Стивен Фрай, актер - шахматоголик, декламируя кому ни попадя свою собственную маленькую литературную домашнюю заготовку насчет той переделки, в которую угораздило попасть Шорта («Антоний и Клеопатра», II. iii, Прорицатель — Антонию: «Во что с ним ни играй, ты проиграешь, // Все выгоды твои он осмеет. Взойдет его звезда, твоя заходит» [166] ). По идее атмосфера должна была бы быть задушевная, но в воздухе витала и некая нотка досады. Громче всех, как обычно, разглагольствовали-о том, как надо и как не надо — за столом гроссмейстеров; в принципе там болели за Шорта. Но присутствующие также наблюдали нечто такое, чего всем этим маэстро явно не видать как своих ушей: бой за титул чемпиона мира. И при том что шахматы — игра чрезвычайно соревновательная, вся эта досада выплеснулась на того, кто оказался там вместо тебя, — на Найджела, стало быть, Шорта. Патриотизм (или сочувствие к побитой собаке, или вежливость к устроителям мероприятия) может, таким образом, отступить на второй план перед «Господи, ну чего ж это он творит-то?». Когда Шорт конем блокировал дальнюю атаку слона по диагонали, весь стол буквально взвыл от ужаса; но на самом деле это стало исходной точкой прочной защиты. На протяжении матча эксперты и по телевидению, и через наушники в Савое, и в Гроссмейстерской Гостиной, то и дело ошибочно прогнозировали следующие ходы обоих игроков. Очень немногие готовы были сказать: «Я не понимаю, что происходит» или «Мы узнаем это только тогда, когда получим анализ позиции от самих игроков». Но для тех, кто угрелся за гроссмейстерским столом, подглядывал в свои базы данных, выдергивал оттуда возможные вариации и затем отказывался от них, не подвергался стрессу живой игры, курсировал к бару за напитками, искрил в воздухе, пронизанном соперничеством, и при этом не имел отношения к соперничеству настоящему, в двух домах отсюда, — часто было понятно, что происходит, чересчур хорошо. «Ну да, так тоже можно, — уныло сказал Тони Майлз (первый британец, ставший гроссмейстером), со значением подвигав двумя-тремя пешками, — но это ловушка». Если и ловушка, то, судя по дальнейшим ходам Найджела Шорта, ему удалось ее проигнорировать. Несколько раз я вспоминал историю про писателя Клайва Джеймса, который однажды снабжал подписями фотографии в воскресной газете Observer. Затем один услужливый замредактора от души усовершенствовал их — сделал шутки более явными и устранил длинноты. «Знаете что, — сурово отчитал Джеймс этого зама и потребовал от него восстановить первоначальный текст, — если бы я писал вот так, я был бы вами».
166
Цитата в переводе Б. Пастернака.
Майлз был одним из тех, кто последовательно критиковал игру Шорта: «Он растерялся. Собственно говоря, это ведь Каспаров: против такого кто угодно растеряется». Это правда: Каспаров рвал Шорта, как тузик грелку. С другой стороны, до того Шорт порвал, как тузик грелку, Майлза. А Майлз («предатель» из-за того, что, судя по всему, предложил свои услуги Каспарову), кактузик грелку, порвал бы Доминика Лоусона. А Лоусон («полоумный», шепнул мне на ухо один мастер международного класса), несомненно, порвал бы, как тузик грелку, меня. Позже, на Двенадцатой партии, мы вместе с еще одним нахмуренным членом клуба четырех коней ломали голову над шортовской позицией, и в этот момент мимо нас прошествовал Рэймонд Кин. «Что вы думаете об этом?» — спросил я, указывая на продвижение ладьи, которое, как мне казалось, парализовало защиту белых и одновременно позволяло перейти к острой контратаке; ход, слегка льстил я себе, почти шортианский по замыслу. «Катастрофа», — припечатал Пингвин и пошлепал себе дальше вразвалочку. Эта реплика язвила меня, ох, ну не меньше месяца точно — и только в ходе Восемнадцатой партии эта боль обернулась хохотом до слез. Кин комментировал матч наChannel Four в паре со Спилманом и предложил некий ход ладьей. Спилман, который как шортовский секундант был понятным образом склонен к дипломатичной осторожности, сдавленно фыркнул: «Н-да, пожалуй, если Найджел сыграет таким образом, я в тот же момент грохнусь со стула».
Все ожидали, что Тринадцатая партия кончится настоящим разгромом. Каспаров считает тринадцать своим счастливым числом — он родился тринадцатого, завоевал в тринадцать лет звание гроссмейстера и является тринадцатым чемпионом мира. Гарри, пошли гулять шепотки, сегодня покажет Шорту, где раки зимуют, с белыми-то фигурами: все, с неделей ничьих покончено, вторая половина турнира начнется со взрыва. У Найджела ноль шансов на победу: с черными он проиграл четыре игры из шести, и придется вернуться на два года назад, чтобы обнаружить последний случай, когда Каспаров проигрывал с белыми. Но взрыва не последовало. Каспаров выглядел утомленным, а Шорт — бодрым, и они с грехом пополам вымучили твердую, нудную, профессиональную ничью. Кого-то это разочаровало — но кого-то и порадовало. «Вот теперь это настоящий чемпионат мира», — сказал один гроссмейстер международного класса.
У обоих игроков были уважительные внешние причины для того, чтобы несколько поумерить свою прыть. Между Двенадцатой и Тринадцатой партиями произошла попытка путча против Ельцина; Каспаров вынужден был сидеть и смотреть, как танки расстреливают здание его парламента. «Честно говоря, — признался он, — я провел больше времени у экрана CNN, чем с книгами по шахматам». Шортовские треволнения были более узкоместническими. Пока Каспаров сходил с ума, размышляя о судьбе демократии в России, англичанин консультировался с юристами, специализирующимися на исках о клевете — после статьи в Sunday Times, где утверждалось, что он якобы был «на грани нервного срыва», что в его лагере выявлены «глубокие разногласия» и что после ухода Кавалека Доминик Лоусон оказывал на него «слишком большое влияние». Еще более оскорбительно — не сказать клеветнически — Шорта, которого до настоящего времени уподобляли Давиду, бросившему вызов Голиафу, сейчас сравнивали с Эдди «Орлом» Эдвардсом, британским летающим лыжником, который пользовался репутацией национального посмешища, радостно финишируя позади — и обычно далеко позади — всех прочих участников крупных соревнований, включая зимние Олимпийские игры.
В реакции Шорта есть и своя ироническая сторона. Вот был некто, кто, уперев руки в боки, поливал грязью нравственную репутацию, политическую откровенность и внешние данные чемпиона мира, — а теперь, когда перед ним самим поставили полную миску всяких гадостей, он, видите ли, воротит нос, смотрите, какая цаца. Или, в более корректных терминах, осознал худо-бедно, чего будет стоит «профессионализация и коммерциализации» игры, уравнивание се с теннисом и гольфом. Маркетинг спорта включает в себя изменение его таким образом, чтобы он был впору тем, кто оплачивает счета. Маркетинг подразумевает, что твой спорт становится более понятным тем, кто интересуется им лишь постольку-поскольку, и соответственно вульгаризацию либо его самого, либо того, каким образом он подается публике, либо и того и другого. Маркетинг означает, что про твой спорт начинают писать люди, которые понимают в нем даже меньше, чем те, которые пишут о нем обычно. Маркетинг подразумевает утрирование неотъемлемых национализма и шовинизма: вспомните Кори Павина [167] , надевшего кепку «Буря в Пустыне» на Кубке Райдера [168] . Маркетинг подразумевает предательство утонченности твоего спорта и утонченности человеческой натуры; одни будут Героями, а другие — Злодеями, а еще твою задницу затянут в черную кожу и ты будешь вилять ею перед камерами. Маркетинг подразумевает чрезмерные восхваления, от которых один шаг до чрезмерных осуждений: маркетинг — значит прыгать на трупе своего противника. Маркетинг может обеспечить гораздо большие заработки, и маркетинг окончательно и бесповоротно гарантирует, что если тебе не очень повезет, то тебя съедят с дерьмом. Сравнение Найджела Шорта с Эдди «Орлом» Эдвардсом, помимо всего прочего, весьма неточно: для Шорта — если уж брать аналогию с Олимпиадой — уже была зарезервирована серебряная медаль, когда он встретился с Каспаровым. Но ты не можешь надеяться на то, что о тебе будут писать со скрупулезной тщательностью — раз уж ты «профессионализируешь и коммерциализируешь» свой спорт. В самом начале, когда Шорт и Каспаров только открывали торги на свой турнир в Simpson's-in-the-Strand, им пришло предостережение, чем все это может обернуться. Англичанин усадил свою дочку Кивели к себе на колени. Невинный и безобидный, скажете, жест; но тотчас же голландский гроссмейстер Ханс Рее публично высмеял его как «саддам-хусейновский». Шорт, в тот раз, за словом в карман не полез: «Я уже давным-давно вторгся в Кувейт». Нет, но все же когда тебя сравнивают с Саддамом и Эдди «Орлом» — это уж слишком. Ну так ведь это маркетинг.
167
Американский гольфист.
168
Соревнования по гольфу между командами Великобритании и США; проводятся раз в два года.
Между Четырнадцатой и Пятнадцатой партиями я обедал с гроссмейстером международной категории Уильямом Харстоном и выудил из него пару наблюдений. Мы вместе учились в школе, еще в те времена, когда шахматы в этой стране были в высшей степени любительским занятием и представления о британском гроссмейстере были столь же умозрительными, как о йети. В нашей школе существовало два верных способа избегнуть дождя на площадке в обеденное время. Те, в ком не было духа состязательности, присоединялись к клубу филателистов, все прочие — к шахматистам. (Я пошел к филателистам.) Впоследствии я отслеживал достижения Харстона издалека: лучшие доски Англии, шахматный обозреватель Independent, штатный шахматный эксперт на Би-би-си. В последний раз мы с ним виделись на благотворительном турнире по синхронным шахматам, куда он меня пристроил только для того, чтобы меня там порвал, как тузик грелку, некий вундеркинд четырнадцати лет от роду (что гораздо более унизительно, чем когда о тебя вытирает ноги Спилман).
Харстон выигрывал у Найджела Шорта дважды в жизни, с общим счетом 2:1, хотя и полагает, что обе эти победы пришлись на те времена, когда Найджел еще не начинал бриться. Неплохо разбираясь в психологии своей индустрии, он склонен относиться к происходящему более дистанцированно и смотреть на весь этот паноптикум с высоко поднятой бровью — подпадая таким образом скорее под ярлык «предатель», чем «полоумный». К примеру, у него вызывает сомнения новый официальный курс насчет Шорта: что, мол, раз уж он не сможет продемонстрировать чудесное исцеление, то сейчас он «учился играть» с Каспаровым, навырост. По мнению Харстона, следующего раза не будет: «Если вернуть Шорта в мировую классификацию, он окажется девятым, при том что пятеро игроков впереди него будут моложе, чем он».
Это обстоятельство позволяет предположить, что Профессиональная Шахматная Ассоциация не развалится сразу после окончания турнира. Мнение Харстона касательно маркетинговых возможностей шахмат оказалось не столь категоричным, как я ожидал… Но теннис и гольф? А почему бы и нет, ответил он. Он считает, что игроков можно раскручивать не хуже, чем гольфистов, и обращает внимание, что последний матч Карпов-Каспаров в 1987 году в Севилье привлек баснословную телеаудиторию из 18 миллионов испанцев. На мой вопрос, каковы шансы того, что другие гроссмейстеры бросят FIDE и сделают ставку на Профессиональную Шахматную Ассоциацию, он ответил с этаким добродушным цинизмом: «Путь к сердцу шахматиста лежит через его бумажник». Разумеется, в этом смысле шахматисты не слишком отличаются от всех прочих; напротив, в их случае кардиоэкономическая связь тем более понятна. Лучшие из лучших игроков всегда могли заработать себе на жизнь, но редко в каких других профессиях (за исключением, пожалуй, поэзии) кривая прибыли так резко ухает в пропасть, когда она расходится с кривой квалификации. Гроссмейстер международного класса Кол ин Крауч — тридцатый примерно в рейтинге шахматист Англии — отсутствовал на матче Каспаров-Шорт девять дней, чтобы сыграть в турнире на острове Мэн. Главным призом были всего-то lb600, и, несмотря на яркий старт, Крауч вернулся домой, насилу отбив свои расходы. Такова суровая правда жизни, даже и у сильных игроков: маленькие турниры, маленькие деньги, локальная слава. Пару лет назад на одном из гроссмейстерских турниров в Испании Харстон проделал следующие подсчеты: если предположить, что весь наличный призовой фонд будет поделен между гроссмейстерами поровну (а там были и несколько мощных международников, которые тоже готовы были поработатьлоктямизасвою добычу), то их средний заработок составит между lb2 и lb3 в час. Минимальная заработная плата сборщиков грибов, выращенных промышленным способом, на севере Англии — которые устроили демонстрацию во время прошлогоднего букеровского банкета — была lb3,74 в час [169] .
169
Такой странный выбор места для пикетирования обусловлен, по - видимому, тем, что спонсирующая премию компания Booker PLC работает в агропромышленном секторе.