Письма о науке. 1930—1980
Шрифт:
1/3 — прибыль, 1/3 — капиталовложения, 1/3 — исследовательские расходы. Мне кажется, не будет преувеличением [предположить], что со временем и нам придется тратить 1/3 наших государственных доходов на творчество.
Чтобы создать творческий дух в нашей промышленности, кроме всевозможных поощрительных мер, надо также стремиться поднять мелкое машиностроение и индивидуальное производство машин. Этого у нас нет. Сделать небольшую опытную машину у нас негде, а всякая новая машина рождается, как [п] человек, маленькой, а потом растет. Так было с аэропланом, мотором, дизелем, турбиной, динамо-[машиной] и пр. У нас новую машину рожать негде. Небольшие заводы, например, изготовляющие несколько сотен автомобилей в год, являются всегда наиболее прогрессивными, так как на малом количестве машин легче вводить новшества.
Наконец, нельзя отрицать творческого элемента личности в творческой технике. Она играет такую же роль, как в литературе, музыке, искусстве.
Капиталистическая промышленность это хорошо учитывает. Например, это было лет 6—7 тому назад, химик Шеппард работал в Англии в
Итак, вот отчет моей работы. Мне кажется, я работал как вол и говорил вовсю. Но часто мне начинает казаться, что я представляю из себя Дон Кихота с ветряной мельницей. Может, то, что я хочу, идет вразрез со стихийными силами, и я, со всеми своими письмами, записками, буду причислен к бессмертному классу Дон Кихотов. Большинство моих записок остаются безответными, и за год, по существу, все осталось по-прежнему. Так неужели же, тов. Сталин, социализм не кроет в себе тех организационных моментов, которые необходимы, чтобы создать в Союзе условия, которые дадут нам возможность стать на самостоятельные йоги в культурно-техническом и научном творчестве? Я не верю в это. Мы должны это изменить. Но как это сделать? Конечно, инициатива должна идти от нас, ученых. Пускай другой раз я не прав, ошибался или [был] неприятно резок. <...> Но мне кажется, что это лучше, чем сидеть и ждать. Неужели я не прав, вмешиваясь во все дела, касающиеся науки в Союзе? Так почему же тогда мне возвращают мои письма с надписью «за ненадобностью» [72] , не отвечают на мои записки и письма?..
72
См. письмо N 32. Это письмо В. М. Молотов вернул Капице с резолюцией: «За ненадобностью вернуть гр-ну Капице».
В другом черновом наброске неотправленного письма к Сталину того же примерно времени Капица пишет: «...Тов. Молотов вернул мне мое письмо, подчеркнув, что, дескать, я — гражданин Капица, а не товарищ, и мне не надобно вмешиваться в вопросы организации науки. Я, конечно, веду свою линию, и это меня только все больше и больше угнетает. Чувствую себя одиноким, подвешенным в воздухе, жалобно болтающим ножками существом. Этот подход к ученому — дескать, работай, гражданин Капица, [но] не вмешивайся в жизнь страны, которую создали мы, товарищи,— не дает здоровой базы для работы. [Это] так, [как], например, если бы сказать девушке: «Рожай детей, это твое бабье дело, но ты не член семьи». Такой горемычной женой не могу быть. Не могу подобострастно целовать руку повелителям, говорить, как все замечательно. Так делают много наших ученых, и, видно, это поощряется...»
42) В. И. МЕЖЛАУКУ [73] 12 февраля 1937, Ленинград
Многоуважаемый Валерий Иванович,
Меня тут в Ленинграде очень взволновало известие, что вчера арестовали физика В. А. Фока. Я его считаю нашим самым способным физиком-теоретиком, ого работы по приближенным методам интегрирования волновых уравнений современной электродинамики считаются классическими, их знают сейчас всюду, они вошли в курсы. Он еще молод (38 лет). Это совсем оторванный от жизни человек благодаря своей почти полной глухоте. Вся его жизнь в упорной работе над научными проблемами. Я не могу себе представить, что такой человек мог совершить крупное преступление. Тут, должно быть, ошибка.
73
Впервые опубликовано в «Советской культуре» 21 мая 1988 г
Говорят, его привлекли в связи с каким-то крупным вредительством, получившимся в результате недобросовестно проведенной геологической электроразведки. Фок дал какие-то теоретические формулы. Конечно, возможно, что люди их неправильно использовали, но мне кажется совсем невероятным, чтобы Фок намеренно дал неправильную теорию. Не потому, что это очень легко установить, а потому, что Фок чересчур крупный ученый, чтобы это делать. Видите ли, это как большой музыкант, он не может фальшивить, т. к. первым делом это будет резать слух и терзать его собственные уши. Эти все соображения заставляют меня заключить, что 99 из 100, что это ошибка — с арестом Фока. А если это так, то это вызовет целый ряд самых грустных последствий для советской науки. Это еще больше отдалит нашу научную среду от социалистического строительства, может и подорвать работоспособность Фока и вызовет нехорошую реакцию у наших и западных ученых.
Говорят, кроме Фока, еще несколько месяцев тому назад было арестовано по этому же делу очень много ученых-теоретиков. Так их много арестовано, что в университете даже некому на физико-математическом факультете некоторые курсы читать. Этих людей я почти никого не знаю, и ни один из этих ученых не такого порядка, как Фок, поэтому я не могу так определенно чувствовать, как в его случае. Хотелось бы надеяться, что следствие НКВД покажет, что большинство из них непричастны к каким-либо злодействам, но и тогда у всех неправильно привлеченных
Я боюсь, что я становлюсь маниаком идеи, о которой я столько говорил и писал Вам. Чтобы «завоевать» ученых, надо их поставить в такие условия, чтобы им у нас в Союзе явно во всех отношениях было лучше, чем в капиталистических странах. Когда это будет сделано, а я верю, что так должно случиться, тогда даже ни у кого и мысли не появится, что ученые смогут делать намеренные ошибки с вредительскими целями.
Так почему же смело и энергично за это не взяться? Ведь это гораздо более простая задача, чем те, которые уже удалось разрешить большевикам. Для этого только надо три вещи. Первое — отсеять из ученой среды мусор (улучшить кадры). Второе — создать хорошее научное хозяйство. Третье — здоровую научную общественность.
Я очень сильно переживаю арест Фока. Меня разбирает страх, что это грубый, недостаточно продуманный акт. Он может принести большой вред нашей науке. Я так волнуюсь, что написал, правда, очень кратко, тов. Сталину об Фоке [74] . Иначе я буду чувствовать, что я не сделал все, что могу, чтобы предотвратить, как мне кажется, большую ошибку. Сердитесь на меня как хотите, но я иначе не мог поступить.
Конечно, я понимаю, что я подхожу ко всему, может быть, гораздо уже, чем Вы, больше как ученый, болеющий за печальную участь нашей науки. Вы же, конечно, естественно, берете вопрос шире; к тому же, у Вас все данные и опыт к тому. Но все же, мне кажется, Вам не должно быть безразлично, что думает и ученый в таких вопросах [75] .
74
Приводим выдержку из письма Капицы к И. В. Сталину от 12 февраля 1937 г.: «...2. Арест Фока есть акт грубого обращения с ученым, который так же, как и грубое обращение с машиной, портит ее качество. Портить же работоспособность Фока — это наносить ущерб всей мировой науке. 3. Такое обращение с Фоком вызывает как у нас, так и у западных ученых внутреннюю реакцию, подобную, например, [реакции] на изгнание Эйнштейна из Германии. 4. Таких ученых, как Фок, у нас не много, и им Союзная наука может гордиться перед мировой наукой, но это затрудняется, когда его сажают в кутузку...»
75
Спустя шесть дней Капица снова пишет Межлауку. В его письме есть такие слова: «Рад, что Вы обратили внимание на случай с Фоком...» Вскоре Фок был освобожден.
Ленинградский физик С. Э. Фриш в своих «Воспоминаниях», которые готовятся к публикации, рассказывает, со слов Фока, о том, как развивались события после вмешательства Капицы.
«...Владимир Александрович, после нескольких дней содержания в Ленинграде в тюрьме под следствием, был отправлен поездом под конвоем в Москву. Там его препроводили в какой-то огромный служебный кабинет, где за столом сидел маленький человек с узким бледным лицом, в военной форме. Маленький человек задал несколько ничего не значащих вопросов. Потом начал говорить о том, что ученые, оторванные от широкой жизни, может быть, не знают, какими многочисленными врагами окружен Советский Союз; какое количество предательства встречается повседневно; каким надо быть бдительным; как ни удивительно, что иногда могут по ошибке пострадать невинные. Но если ошибка вскрывается, то ее немедленно исправляют.
После этого он объявил, что Владимир Александрович свободен. Владимир Александрович полюбопытствовал, с кем имел беседу. К своему удивлению он узнал, что разговаривал с Ежовым.
Владимира Александровича немедленно, здесь же отпустили, и он вернулся в Ленинград»,
Ваш П. Капица
43) Э. РЕЗЕРФОРДУ 16 февраля 1937, Москва
Дорогой мой Профессор,
Я уже давно собираюсь написать Вам, но писать Вам письмо — дело долгое. Я должен его написать, а Анна — перепечатать, чтобы можно было его прочитать. И я никак не мог приступить к письму. Дело в том, что я очень устал. Руководить институтом, чтобы он работал, не так легко. Вы это знаете по собственному опыту. Но в моем случае занятие это еще более трудное, поскольку здесь, чтобы получить даже самую мелкую вещь, нужно затратить много сил и времени. Сейчас с этим становится лучше, и я постепенно нажимаю на ответственных лиц и пытаюсь внушить им сознание необходимости специальных магазинов, заводов н т. п. для организации быстрого снабжения материалами и приборами, необходимыми для научной работы.
Вы знаете мой темперамент — я хочу, чтобы все делалось быстро, и я просто не выношу, когда что-то делается медленно. А в результате — я очень устал.
У меня были ташке семейные заботы. У моей матери (ей сейчас за 71) был сильный сердечный приступ, который чуть было не имел рокового исхода. Анна провела две педели в Ленинграде, помогая сиделке, и я тоже время от времени ездил туда. Сейчас прямая опасность матери не грозит, но врачи говорят, что ей придется провести в постели месяц, а то и два, прежде чем можно будет ожидать выздоровления. Все остальные члены семьи, включая и меня, здоровы.