Письма. Часть 2
Шрифт:
Фотографии у меня еще нет, как только получу, пришлю, пришлю тебе. Напиши мне о Мюзо — ушли ли каменщики? И пришло ли солнце? У нас — ни одного солнечного часа. Я хотела бы послать тебе все солнце, прибить его к небу, которое над тобой.
Да, Райнер! Если бы написала о тебе что-нибудь, это называлось бы: Поверх горы.
________
Первая собака, которую ты погладишь, прочитав это письмо, буду я. Обрати внимание на ее взгляд.
6-го июля 1926 г.
St. Gilles-sur-Vie
Дорогой Райнер,
у Гёте где-то сказано, что на чужом языке нельзя создать ничего значительного, — я же всегда считала, что это неверно. (Гёте никогда не ошибается в целом, он прав в итоговом смысле, поэтому сейчас я несправедлива к нему.)
Поэзия — уже перевод, с родного языка на
Я не русский поэт и всегда недоумеваю, когда меня им считают в называют. Для того и становишься поэтом (если им вообще можно стать, если им не являешься отродясь!), чтобы не быть французом, русским и т. д., чтобы быть — всем. Иными словами: ты — поэт, ибо не француз. Национальность — это от- и заключенность. Орфей взрывает национальность или настолько широко раздвигает ее пределы, что все (и бывшие, и сущие) заключаются в нее. И хороший немец — там! И — хороший русский!
Но в каждом языке есть нечто лишь ему свойственное, что и есть сам язык. Поэтому по-французски ты звучишь иначе, чем по-немецки, — оттого и стал писать по-французски! Немецкий глубже французского, полнее, растяжимее, темнее. Французский: часы без отзвука, немецкий — более отзвук, чем часы (бой). Немецкий продолжает создаваться читателем — вновь и вновь, бесконечно. Французский — уже создан. Немецкий — возникает, французский — существует. Язык неблагодарный для поэтов — потому ты и стал писать на нем. Почти невозможный язык.
Немецкий — бесконечное обещание (тоже — дар!), но французский— дар окончательный. Платен [466] пишет по-французски. Ты («Verger») пишешь по-немецки, то есть — себя, поэта. Ибо немецкий ближе всех к родному. Ближе русского, по-моему. Еще ближе.
Райнер, узнаю тебя в каждой строчке, но звучишь ты короче, каждая строка — усеченный Рильке, почти как конспект. Каждое слово. Каждый слог.
Grand-Maоtre des absences [467] это ты прекрасно сделал. Grossmeister звучало бы не так! И — partance (entre ton trop d’arrivйe et ton trop de partance [468] — это идет издалека — потому и заходит так далеко!) из стихов Марии Стюарт:
466
Платен Август фон — немецкий поэт.
467
Великий мастер отсутствий (фр.).
468
Отплытие (между непомерностью твоего прибытия и твоего отплытия) (фр.).
Знаешь ли ты эти ее строки:
Car mon pis et mon mieuxSont les plus desйrts lieux? [470](Райнер, что великолепно прозвучало бы по-французски, так это «Песнь о корнете»! [471] )
Стихотворение Verger [472] я переписала для Бориса.
469
Сколь сладостно вспоминать мне
Об этой прекрасной Франции (фр.). —
Первые две строчки из приписываемого М.Стюарт романса «Прощай, милая Франция».
470
Ибо худшее и лучшее во мне —
Места, что всего пустынней (фр.). — Из стихотворения М. Стюарт,
написанного ею на смерть мужа, французского короля Франциска II.
471
Р. Рильке «Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке».
472
Фруктовый сад (фр.).
— это рифмуется с моим:
Тот поезд, на который все —Опаздывают…(О поэте). [474]
A «pourquoi tant appuyer» [475] — co словами мадемуазель Леспинас: «Glissez, mortels, n’appuyez pas!» [476]
Знаешь, что нового в этой книге? Твоя улыбка. («Les Anges sont-ils devenus discrete» — «Mais l’excellente place — est un peu trop en face»…) [477] Ax, Райнер, первую страницу этого письма я могла бы совсем опустить. Сегодня ты:
473
Будем быстрей,
Чем поспешный отъезд (фр.).
474
Из стихотворения «Поэт — издалека заводит речь…» цикла «Поэты»
475
Надо ли так опираться (фр.).
476
Скользите, смертные, не опирайтесь! (фр.)
477
Разве ангелы стали скромные! — Но лучшее место — не напротив, чуть дальше… (фр.).
Будь я французом и пиши я о твоей книге, я поставила бы эпиграфом: «consent а la France». [479] А теперь — от тебя ко мне:
Parfois elle paraоt attendrieQu’on l’йcoute si bien, —alors elle montre sa vieet ne dit plus rien [480]478
Однако какой возвышенный миг,
когда вдруг поднимается ветер за эту страну: он заодно с Францией (фр.).
479
Заодно с Францией (фр.).
480
Порой она кажется растроганной тем, что ее так внимательно слушают, — тогда она показывает свою жизнь и больше не говорит ничего (фр.).
(Ты, природа!)
Но ты еще и поэт, Райнер, а от поэтов ждут de l’inйdit. [481] Поэтому скорее — большое письмо, для меня одной, иначе я притворюсь глупей, чем на самом деле, «обижусь», «буду обманута в лучших чувствах» и т. д., но ведь ты напишешь мне (для своего успокоения! и потому что ты добрый!).
Можно мне поцеловать тебя? Ведь это не более, чем обнять, а обнимать, не целуя, — почти невозможно!
Марина
481
Неизданного (фр.).
На обороте твоего конверта:
Отправитель: Muzot sur Sierre (Valais), Suisse. [482]
Мюзо — автор стихов твоей книги. Поэтому он посылает ее, не упоминая о тебе/ тебя [483]
St. Gilles-sur-Vie
2-го августа 1926 г.
Райнер, твое письмо я получила в день своих именин — 17/30 июля, у меня ведь тоже есть святая, хотя я ощущаю себя первенцем своего имени, как тебя — первенцем твоего. Святой, которого звали Райнер, звался, верно, иначе. Ты — Райнер.
482
Мюзо на Сьерр (Валэ), Швейцария (фр.).
483
На конверте Рильке не указал своего имени
Итак, в день моих именин я получила лучший подарок — твое письмо. Как всегда, совсем неожиданно. Я никогда к тебе не привыкну (как к себе самой!), и к этому изумлению тоже, и к собственным мыслям о тебе. Ты — то, что приснится мне этой ночью, чему я этой ночью буду сниться. (Видеть сон или во сне быть увиденной?) Незнакомкою в чужом сне. Я никогда не жду, я всегда узнаю тебя.
Если мы кому-нибудь приснимся вместе — значит, мы встретимся.
Райнер, я хочу к тебе, ради себя, той новой, которая может возникнуть лишь с тобой, в тебе. И еще, Райнер («Райнер» — лейтмотив письма) — не сердись, это ж я, я хочу спать с тобою — засыпать и спать. Чудное народное слово, как глубоко, как верно, как недвусмысленно, как точно то, что оно говорит. Просто — спать. И ничего больше. Нет, еще: зарыться головой в твое левое плечо, а руку — на твое правое — и ничего больше. Нет еще: даже в глубочайшем сне знать, что это ты. И еще: слушать, как звучит твое сердце. И — его целовать.