Письменная культура и общество
Шрифт:
Эта революция, означающая превращение книги (или любого письменного объекта), какой мы ее знаем, — с ее тетрадями, листами, страницами, — в электронный текст, читаемый на экране, не только провозглашена: она уже началась. Каково ее место в долгой истории книги, чтения и отношения к письменному слову? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно четко отделить друг от друга несколько регистров, в которых происходят изменения и связи между которыми еще предстоит установить. Первая революция носит технический характер: в середине XV века происходит переворот в методах воспроизведения текстов и изготовления книги. С изобретением наборного шрифта и печатного станка рукописная копия перестает быть единственно доступным способом увеличить число находящихся в обращении текстов. Поэтому данный период в западной истории считался поворотным: его рассматривали как момент «Возникновения книги» (именно так называется новаторская книга Люсьена Февра и Анри-Жана Мартена, вышедшая в 1958 году [13] ) или описывали как «Printing Revolution» (таково заглавие работы Элизабет Эйзенстайн, опубликованной в 1983 году [14] ).
13
Febvre L., Martin H.-J. L’Apparition du livre. Paris: Albin Michel (“L’Evolution de l’humanite”), 1958.
14
Eisenstein E. The Printing Revolution in Early Modern Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1983 (сокращенный
Сегодня расстановка акцентов несколько иная: основное внимание уделяется границам этой первой революции. Прежде всего очевидно, что с изобретением Гутенберга основные структуры книги не изменились. С одной стороны, печатная книга, по крайней мере до начала XVI века, напрямую зависит от манускрипта. Она наследует у него расположение текста на странице, шрифты, внешний вид, а главное — ее завершение происходит вручную: рукой иллюстратора, который рисует украшенные инициалы и миниатюры; рукой корректора {emendator), который расставляет знаки препинания, рубрики и заголовки; рукой читателя, который пишет на странице свои пометы и ставит знаки на полях [15] . С другой стороны, что еще важнее, книга и до, и после Гутенберга остается материальным объектом, состоящим из сложенных, сшитых в тетради и переплетенных вместе листов. В этом смысле революция, произведенная книгопечатанием, ни в коей мере не является «возникновением книги». На самом деле книга на Западе обрела ту форму, какая сохранилась за ней в печатной культуре, двенадцатью — тринадцатью столетиями раньше новой техники ее изготовления.
15
Saenger P., Heinlein M. Incunable Description and Its Implication for the Analysis of Fifteenth-Century Reading Habits // Printing the Written World. The Social History of Books, circa 1450-1520 / Ed. by S. Hindman. Ithaca; London: Cornell University Press, 1991. P. 225-258; Smith M.M. Patterns of Incomplete Rubrication in Incunables and What They Suggest About Working Methods // Medieval Book Production Assessing the Evidence / Ed. by L. Brownrigg. Los Altos Hills, Anderson-Lovelace: The Red Gull Press, 1990, P. 133-145.
Обратив взор к Востоку — Китаю, Корее, Японии, — мы увидим еще одну причину пересмотреть оценку «революции книгопечатания». Оказывается, применение техники, принятой на Западе, не обязательно является условием существования не только развитой письменной культуры, но широкого распространения культуры печатной [16] . Конечно, наборный шрифт известен и на Востоке; более того, здесь его изобрели и начали использовать задолго до Гутенберга: в XI веке в Китае уже применяются глиняные шрифты, а в XIII веке в Корее тексты начинают печатать с помощью шрифтов металлических. Но в отличие от постгутенберговского Запада, на Востоке к наборному шрифту прибегают не во всех случаях, и право на это принадлежит императору, феодалам либо священнослужителям. Тем не менее и в этих странах наличествует широкомасштабная печатная культура. Ее развитие обеспечивается благодаря иной технике — ксилографии: тексты гравируются на деревянных досках, которые затем натираются краской. Судя по сохранившимся свидетельствам, ксилография была известна в Корее с середины VIII века; в Китае с конца IX века, при династиях Мин и Цин (равно как и в Японии при династии Токугава), на ее основе формируется мощная система распространения печатных текстов — с независимыми от властей коммерческими издательскими домами, широкой книготорговой сетью, читальнями и массовыми тиражами произведений народных жанров.
16
Le Livre et l’imprimerie en Extreme-Orient et en Asie du Sud-Est / Ed. par J.-P. Drege, M. Ishigami-Iagolnitzer et M. Cohen. Bordeaux: Societe des bibliophiles de Guyenne, 1986; Rawski E.S. Economie and Social Foundations of Late Imperial China // Popular Culture in Late Imperial China / Ed. by D. Johnson, AJ. Nathan, E.S. Rawski. Berkeley: University of California Press, 1985. P. 3-33; Impressions de Chine / Ed. par M. Cohen et N. Monnet. Paris: Bibliotheque nationale, 1992; Smith H.D. II. The History of the Book in Edo and Paris // Edo and Paris: Urban Life and the State in the Early Modern Era / Ed. by J.L. McClain, J.M. Merriman, Ugawa Kaoru. Ithaca; London: Cornell University Press, 1994. P. 332-352.
Следовательно, печатную культуру восточных цивилизаций нельзя мерить, словно бы по умолчанию, лишь мерками западной техники печати. У ксилографии есть свои преимущества: она лучше, чем наборный шрифт, отвечает требованиям языков, для которых характерно очень большое число знаков, или, как в Японии, несколько типов письма; она обеспечивает прочную связь между рукописным письмом и печатью, поскольку доски гравируются по каллиграфическим образцам; она позволяет уравновесить спрос и предложение, потому что деревянные доски весьма прочны и могут долго храниться. Констатируя этот факт, мы тем самым должны дать более справедливую оценку изобретению Гутенберга. Его роль, безусловно, чрезвычайно велика, однако это не единственная техника, способная обеспечить широчайшее распространение печатной книги.
Революция, которая совершается в наше время, несомненно, более радикальна, нежели революция Гутенберга. Меняется не только техника воспроизведения текстов, но и сами структуры и формы носителя, доставляющего его читателям. Вплоть до сегодняшнего дня печатная книга оставалась прямой наследницей манускрипта — в силу своего деления на тетради и иерархии форматов, от libro da banco до libellus, благодаря вспомогательным элементам, облегчающим чтение (конкордансам, указателям, оглавлениям и пр.) [17] . Замена кодекса на компьютерный дисплей производит более радикальный переворот, поскольку изменяются сами способы организации и структура носителя письменного текста. А значит, осмысление такой революции требует иного категориального аппарата.
17
Petrucci A Alle origine del libro moderno. Libri da banco, libri da bisaccia, libretti da mano // Libri, scrittura e publico nel Rinascimento: Guida storica e critica. Roma; Bari: Laterza, 1979. P. 137-156.
Основные категории для сравнения мы можем почерпнуть из истории чтения. В ее хронологии выделяются два главных момента. Первый — это трансформация физической, телесной модальности акта чтения. Здесь решающее значение имеет переход от чтения, требующего непременной орализации для понимания смысла текста, к возможности читать про себя, только глазами [18] .
18
Saenger P. Silent Reading: Its Impact on Late Medieval Script and Society // Viator. Medieval and Renaissance Studies. 1982. № 13. P. 367-414; Id. Physiologie de la lecture et separation des mots // Annales E.S.С. 1989. P. 939-952; Id. The Separation of Words and the Order of Words: the Genesis of Medieval Reading // Scrittura e Civilta. T. XIV (1990). P. 49-74.
В этой связи следует оговорить два момента. Во-первых, тот факт, что в Средние века Западу пришлось учиться читать молча, глазами, не означает, что греко-римская античность не знала этого способа чтения. В античных цивилизациях, у народов, письменный язык которых совпадал с языком разговорным, слитное написание слов отнюдь не было помехой для глазного чтения [19] . Поэтому общепринятую в античности практику чтения вслух, для других или для себя, не следует относить на счет неумения читать одними глазами (такое чтение, судя по всему, получило распространение в греческом мире с VI века до н. э. [20] ): скорее это была некая культурная условность, в силу которой текст и голос, чтение, декламация и слушание составляли единое целое [21] .
19
Knox B. Silent Reading in Antiquity // Greek, Roman and Byzantine Studies. T. IX (1968) P. 421-435.
20
Svenbro J. Phrasikleia: Anthropologie de la lecture en Grece ancienne. Paris: Editions de la Decouverte, 1988.
21
Harris W. Ancient Literacy: Cambridge (Mass.); London: Harvard University Press, 1989.
Черта эта, впрочем, сохраняется и в Новое время, в XVI-XVIII веках, когда чтение про себя стало для просвещенных читателей обычной практикой. В этот период чтение вслух скрепляет собой различные формы общения — семейного, ученого, светского или публичного: значительное число литературных жанров адресуются читателю, который читает другим, или же «читателю», слушающему чужое чтение. В Кастилии Золотого века глаголы leer и oir, ver и escuchar — почти синонимы, а возможность чтения вслух имплицитно заложена в самых разных жанрах: во всей поэзии, в гуманистической комедии («Селестина»), во всех формах романа, вплоть до «Дон-Кихота», и даже в исторических сочинениях [22] .
22
Frenk M. Lectores y oidores: La difusion oral de la literatura en el Siglo de Oro // Actas del Septimo Congreso de la Asocion Internacional de Hispanistas / Ed. G. Bellini. Roma: Bulzoni, 1982. T. I.
Вторая оговорка — это скорее вопрос: быть может, стоит уделять больше внимания функциям письменного текста, нежели способу его чтения? В такой перспективе поворотным моментом окажется XII век, когда у текста, помимо прежних функций — сохранения и запоминания, — появились новые, когда его стали сочинять и переписывать для чтения, понимаемого как умственный труд. На смену монастырской модели письма приходит схоластическая модель чтения, принятая в школах и университетах. В монастыре книгу копируют не ради чтения: она служит сокровищницей знания, наследственным имуществом общины и используется прежде всего в религиозных целях — для ruminatio текста, поистине проникающего в тело верующего, для медитации и молитвы. В городских школах меняется решительно все: место изготовления книги, которая переходит из скриптория в лавку профессионального писца; формы книги — в ней растет число аббревиатур, значков, глосс и комментариев; сам метод чтения — это уже не причащение к таинству Слова, но упорядоченная и иерархизированная дешифровка ее буквы (littera), смысла (sensus) и содержания (sententia) [23] . Таким образом, распространение чтения про себя нельзя рассматривать в отрыве от более общих перемен, затрагивающих саму функцию письма.
23
Alessio F. Conservazione e modelli di sapere nel Medioevo // La memoria del sapere: Forme di conservazione e strutture organizzative dall’Antichita a oggi / Ed. di P. Rossi. Roma; Bari: Laterza, 1988. P. 99-133.
Вторая «революция чтения», со своей стороны, относится к стилю чтения. Во второй половине XVIII века чтение «интенсивного» типа сменяется чтением, которое можно определить как «экстенсивное» [24] . Читатель «интенсивный» имеет перед собой ограниченный, замкнутый корпус текстов, которые он читает и перечитывает, запоминает и пересказывает, слушает и заучивает наизусть и которые передаются из поколения в поколение. Главной пищей для подобного чтения, отмеченного печатью сакральности и авторитетности, служат религиозные тексты, прежде всего Библия в странах Реформации. «Экстенсивный» читатель, читатель эпохи Lesewut, — страсти к чтению, охватившей Германию во времена Гете, — читатель совершенно иной: он потребляет множество разнообразных печатных текстов, читает их быстро и жадно и подходит к ним критически, так что ни одна область не ускользает от методологического сомнения.
24
Engelsing R. Die Perioden der Lesersgeschichte in der Neuzeit. Das Statistische Ausmass und die soziokulturelle Bedeutung der Lekture // Archiv fur Geschichte des Buchwesens. 1970. № 10. P. 945-1002. См. также критические замечания Эрика Шёна, Манфреда Нагля и Рейнхарда Уитмена: Schon Е. Der Verlust der Sinnlichkeit oder die Verwandlungen des Lesers. Mentalitatswandel um 1880. Stuttgart: Klett-Cotta, 1987; Nagl M. Wandlungen des Lesens in der Aufklarung. Pladoyer fur einige Differenzierungen // Bibliotheken und Aufklarung / Hrsg, von W. Arnold, P. Vodosek. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, Wolfenbutteier Schriften zur Geschichte des Buchwesens. 1988. Bd. 14. P. 21-40; Wittmann R. Geschichte des deutschen Buchhandels. Munchen: C.H. Beck, 1991.