Письменный стол
Шрифт:
Мицуёси Нумано
Дорогой Мицуёси Нумано!
Благодарю Вас за перевод моей книги{«Конец хазы».}. Я получил Вашу книгу даже в двух экземплярах, чему я очень рад, потому что один из них может поступить в библиотеку Союза писателей. К сожалению, я не могу оценить достоинства Вашей работы, и остаётся пожалеть, что в юности я принялся изучать арабский язык, а не японский, как советовал мне наш гениальный лингвист Е. Д. Поливанов. Впрочем, я не сомневаюсь, что перевод превосходен. Очень хорошо, что Вы приложили к переводу длинную статью, название которой: «Спящему человеку снится сон, а спящему сну снится человек», — мне очень нравится. И
Что касается первого тома, который я Вам прислал, должен заметить, что он печатался по первоисточникам. Лишь два или три рассказа подверглись небольшим изменениям. Рецензий до сих пор нет ни одобрительных, ни отрицательных. Впрочем, два очень талантливых литературоведа пишут обо мне книгу и начинают её с очень тонкого разбора моего первого тома.
Я получил изданный Вами сборник статей о русской литературе 20–х годов и вновь прочёл Вашу работу, посвящённую Ю. Олеше, мнение о которой я сообщил Вам в прежнем письме.
С нетерпением жду второй выпуск Вашего сборника и счастлив, что традиции моей юности ещё живут в деятельности «токийских Серапионов».
Желаю Вам счастливой поездки в США. Ваши занятия компаративистикой кажутся мне весьма перспективными. Но, конечно, хорошо было бы встретиться с Вами в России.
Крепко жму руку
В. Каверин
1981
Л. И. Миниваровой
Уважаемая Людмила Ивановна!
Ваше письмо я прочёл с чувством благодарности. Вы заметили в моей повести «Верлиока» то, что критика не только не замечает, но уже давно разучилась замечать. О стиле у нас почти не пишут. Между тем значение его неоценимо. Почти никто не думает, как Вы, что «язык — это ещё полдела». Это признак, по которому я с первой страницы любой книги угадываю, стоит ли её читать или нет. Вы верно поняли, что зло характерно для всех времён и народов и что бороться с ним вернее всего с помощью искусства. В особенности удовлетворило меня Ваше чувство защищённости. Об этом любой писатель может только мечтать. И Ваше понимание жизненной необходимости открывать зло и называть его по имени, как бы это ни было трудно, необходимо. Прежде всего для тех, кто держит в руке перо. И Вы ошибаетесь, думая, что меня может не заинтересовать Ваше письмо. Это одно из редких читательских писем, которое стоит серьёзной критической статьи.
Благодарю Вас
14.4.82 г.В. Каверин
Олег Рисс. Ленинград, 24 октября 1982 годя
Дорогой Вениамин Александрович!
Перед моими глазами — Ваша книга «Вечерний день». Осталось мне дочитать несколько десятков страниц, но тем не менее решил не откладывать на завтра то, чем в связи с ней хочется поделиться с автором.
Не взыщите за скверную привычку не столько отмечать пробелы и ехидно вылавливать опечатки, сколько желание передать в надёжные руки далёкого собеседника подчас важные и неизвестные ему сведения, факты, документальные доказательства, могущие пригодиться если не самому автору, то хотя бы тем, кто пойдёт по его стопам в увлекательную страну воспоминаний. <…>
Курсам при ИИИ{Институт истории искусств.} Вы в книге «Вечерний день» отвели достаточно места, но вот то, что я нашёл на стр. 344 о Курсах техники речи, меня, по совести говоря, не удовлетворило.
Дорогой Вениамин Александрович! Не запамятовали ли Вы, что с них и начиналась Ваша преподавательская деятельность? И на Курсах техники речи Вы не только вели семинар прозы (в моём матрикуле 1925 года, который
Несправедливы Вы к себе, когда пишете, что ничему не могли нас научить, кроме как любить литературу. Уже и этого много! <…>
Занятия Ваши не сводились к одним лекциям, вернее — беседам о новой советской литературе. На Вашем семинаре мы не только делали доклады (в частности, я докладывал о творчестве Вс. Иванова, «зарядившись» предварительно книгами профессора Фатова, за что мне крепко тогда всыпали), но и читали свои несовершенные произведения. Хорошо запомнилось, как я читал отрывок из своей повести «Зигзаги» и Вы спросили, а что будет дальше с героиней моего произведения, а я растерялся, так как никакого плана у меня не было и я писал, как бог на душу положит. Критиковали в то время без скидок на юность и неопытность, и мне здорово досталось. Твердо помню, что Вы взяли меня под защиту. <…> Помнится,'Вы похвалили меня за острый сарказм и как бы предугадали тот сатирический запал, который наиболее проявился в «Прямой наводке», выходившей в первую блокадную зиму, и в моих антигитлеровских фельетонах, которые каждую неделю передавались по ленинградскому радио, наконец, в тех рассказах, что в годы войны охотно печатали журналы «Красноармеец», «Крокодил», «Огонек» и другие.
Спасибо Вам запоздалое, что Вы не «утопили» меня в самом начале, когда я только ещё барахтался в литературной лохани!
Что касается Государственных курсов техники речи, то они заслуживают большего внимания уже потому, что во главе их стоял такой замечательный человек и учёный, как Лев Петрович Якубинский. О нём, кстати говоря, ярко пишет В. Б. Шкловский в «Тетиве». А лекции А. Ф. Кони, на которые в самую вместительную аудиторию сходились слушатели всех трёх отделений! В недавно вышедшей книжке об Анатолии Федоровиче упоминается, что именно на наших курсах он читал свои самые последние лекции.
То ли из скромности, то ли по забывчивости Вы умолчали в книге, что, видимо, по Вашей инициативе вошло в традицию заключительные часы субботних вечеров посвящать встрече с писателями. У нас, например, Борис Лавренев впервые читал большие куски из сатирической повести «Крушение республики Итль». С чем–то выступал Николай Никитин. Но особенно сильное впечатление осталось от чтения отрывка из Вашего романа «Девять десятых судьбы», где ярко обрисована необычайная фигура — Овсеенко. Случилось так, что я сидел поблизости от Льва Петровича Якубинскою и услышал, как он кому–то сказал: «Да ведь это совсем новый Каверин!» Очевидно, всех привлекли тот реализм и простота, которые были необыкновенны для автора «Мастеров и подмастерьев» и «Конца хазы».
Попутно позволю задать Вам один вопрос. Помните ли Вы фильм ФЭКСов «Чертово колесо», который вначале назывался «Моряк с «Авроры»? Смутно сохранилось в памяти его содержание, но почему–то Козинцев и Трауберг говорили, что этот быстро промелькнувший фильм как–то связан с Вашим первым романом. Или это не так?
Кажется мне, что у Вас были и другие связи с кино. В сентябре 1927 года я по должности корреспондента газеты «Кино» присутствовал на заключительных съёмках фильма «Октябрь» <…>
В те же вечерние часы в соседнем павильоне шли съёмки фильма «Чужой пиджак». Не помню, кто был режиссёром, но музыкальное сопровождение (в то время сцены в немом кино снимались под музыку) принадлежало поныне здравствующему 3. А. Майману. Говорили, что эта картина, не выпущенная на экран, снималась но Вашему сценарию. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Но вот то, что «Девять десятых судьбы» были экранизированы и шли под названием «Законы шторма», подтверждает украинский журнал «Кино», который поныне лежит в одном из ящиков моего письменного стола.