Письмо къ Сев'eру

Однажды святому Апостолу некто сказалъ: многія тя книги въ неистовство прелагаютъ (Деян. 26, 24). Въ сихъ словахъ явно обнаружилось безуміе техъ, коимъ показалась буйствомъ проповедуемая Павломъ премудрость. Чуждые истинной веры, они не могли понять премудрости Божіей, т. е., Христа Іисуса. Я, хотя по милости Божіей не похожъ на техъ, коимъ, по причине собственнаго ихъ неверія, великій Учитель казался безумствующимъ; но, пользуясь твоею любовію, которая при нашемъ единомысліи въ вере еще теснее соединяетъ меня съ тобою, употреблю тоже слово, хотя не въ томъ же смысле, и скажу тебе: о Северъ, возлюбленныи мой Северъ! чрезмерная любовь твоя ко мне почти лишаетъ тебя ума. Ты, по излишней нежности ко мне, какъ дедъ къ своему внуку, юному не по возрасту, но по разуму, кажешься мне

Въ самомъ деле, что мне отвечать тебе на ту просьбу, которою ты просилъ, чтобъ я снялъ съ себя портретъ и прислалъ къ тебе? Тою самою любовію, по которой ты ищешь утешенія въ суетныхъ изображеніяхъ, умоляю тебя сказать мне, какой ты хочешь получить отъ меня портретъ — земнаго ли человека, или небеснаго? Я знаю, что ты любишь то небесное изображеніе, которое Царь небесный возлюбилъ въ тебе самомъ. И не другой какой нуженъ тебе образъ, какъ тотъ, который ты самъ носишь, по которому любишь ближняго, какъ самаго себя, и не хочешь ни въ чемъ преимуществовать предо мною, дабы не было между нами никакого неравенства.

Но, беденъ я и жалокъ! Ибо доселе еще ношу въ себе нечистый образъ земный, и по своимъ земнымъ чувствованіямъ и деламъ более похожу на перваго, нежели на втораго Адама. Какъ дерзну я изобразить себя, когда небесный образъ мой покрытъ нечистотами земными? Со всехъ сторонъ объемлетъ меня стыдъ: я стыжусь изобразить себя такимъ, каковъ есмь, и не смею представить такимъ, каковъ не есмь; ненавижу себя въ томъ положеніи, въ которомъ нахожусь, и не забочусь поставить себя въ то положеніе, которое люблю. И потому, что пользы мне бедному — ненавидеть порокъ и любить добродетель, когда я делаю более то, что ненавижу, и не стараюсь, по своей лености, исполнять то, что люблю! Сіе–то и обезсиливаетъ меня во внутренней моей борьбе: духъ противоборствуетъ плоти, а плоть духу, и законъ плоти закономъ греха превозмогаетъ надъ закономъ ума.

Несчастенъ я! Ибо не уврачевалъ древомъ креста ядоноснаго вкушенія отъ убійственнаго древа, — и потому во мне остается оный прародительскій ядъ, корымъ Адамъ заразилъ весь родъ свой, такъ что я, по естественной доброте, имевши прежде очи отверстыми для невинности и заключенными для неправды, въ последствіи ослепился вкушеніемъ запрещенной снеди, и, потерявъ зреніе, началъ черпать гибельную мудрость изъ древа познанія добра и зла. И если бы по крайней мере симъ окончилось поползновеніе непозволенной прихоти, чтобы я, чрезъ невинное вкушеніе приобретши познаніе добра и зла, сталъ охотнее избирать добро; особенно же, слыша советъ Бога, внушающаго, чтобы я, изъ предложенныхъ мне на выборъ жизни и смерти, скорее простеръ руку къ воде и избралъ даръ жизни. Но отъ безумія во мне родилась дерзость, по которой я, узнавши уже добро, предпочелъ ему зло. Какое после сего могу я получить прощеніе въ грехе, когда уже не могу извиняться незнаніемъ? Нетъ; я узналъ добро, и между темъ делалъ зло; тогда какъ легко могъ делать доброе, если бы только, по причине развращенія воли, не вознераделъ о спасеніи души, — развращенія, по которому я возлюбилъ безполезное и отвратился отъ спасительнаго.

И такъ, поистине я потерялъ оныя невинныя очи, кои не видели греха, и напротивъ, въ наказаніе за свое нечестіе, приобрелъ те, коими познается грехъ. Св. Писаніе говоритъ, что прародители наши и видели и вместе не видели. Такъ, жена видела, что древо добро въ снедь и пріятно для глазъ; следовательно она имела глаза. Но тоже Св. Писаніе прибавляетъ, что когда они вкусили отъ древа, то отверзлись имъ очи; следовательно прежде они были слепы. Отсюда вывожу, что хотя собственно въ одномъ и томъ же месте не могутъ совместиться слепота и зреніе; но конечно есть въ насъ некотораго рода слепота даже тогда, когда мы видимъ, и напротивъ есть своего рода зреніе даже тогда, когда мы слепы. Я думаю что въ семъ–то отношеніи Господь сказалъ: на судъ Азъ въ міръ сей пріидохъ, да невидящіи видятъ и видящіи слепи будутъ (Іоан. 9, 39). Ибо Онъ пришелъ въ міръ сей взыскать погибшихъ и просветить ослепленныхъ. И въ семъ–то Враче нуждающійся восклицаетъ съ Пророкомъ: просвети тму мою, Боже (Пс. 17, 29)!

Подлинно, Господь милостивъ и человеколюбивъ. Какимъ же образомъ светъ, явившійся для того, чтобы просветить мракъ слепоты человеческой, возставить падшихъ, разрешить связанныхъ, какимъ, говорю, образомъ сей светъ видящихъ делаетъ слепыми? Въ Евангеліи повествуется объ Іисусе Христе, что Онъ многимъ слепымъ даровалъ прозреніе и ни у кого не отнималъ очей; между темъ въ Законе сказано: Азъ убію и жити сотворю (Втор. 32, 39). Равнымъ образомъ и въ Евангеліи объ Немъ же написано: се лежитъ Сей на паденіе и на востаніе многимъ (Лук. 2, 34). Въ такомъ же смысле надобно понимать и оное изреченіе: на судъ Азъ въ міръ сей пріидохъ, да невидящіи видятъ и видящіи слепи будутъ. Господь пришелъ, и съ Его пришествіемъ древняя мимоидоша, и се быша вся нова. Такимъ образомъ исполнилось сказанное: Азъ убію и жити сотворю. Онъ умертвилъ ветхаго нашего человека, пригвоздивъ его ко кресту, совлекши съ него плоть, и, проведши его чрезъ все начала и власти, даровалъ ему торжество въ Себе самомъ, и оживилъ новаго нашего человека воскресеніемъ изъ мертвыхъ, возведши его горе и посадивъ на небесахъ. Такъ–то Онъ пришелъ просветить слепыхъ и видящихъ сделать невидящими, — т. е., закрыть очи, отверстыя на преступленіе, и отверсть те, кои прежде не видели ничего добраго. Для меня полезны какъ сія слепота, по которой я не вижу греха, такъ и зреніе, которое позволяетъ мне созерцать святость.

И такъ молись обо мне, любезный братъ, дабы и то и другое даровалъ мне Господь, дабы, т. е., и поразилъ меня слепотою, которая бы мне не давала видеть суеты, и вместе просветилъ мою слепоту, дабы я могъ видеть истину. Да умертвитъ Онъ во мне ветхаго человека съ деяньми его, и да процвететъ о Христе плоть моя и обновится яко орля юностъ моя. Въ семъ–то и состоитъ истинная перемена, когда мы сами изменяемся въ новаго человека, созданнаго по Богу и носящаго на себе образъ небесный, и вместе отлагаемъ того человека, который заразился грехами. Молю Бога, чтобы Онъ уничтожилъ во мне земный образъ, носимый нами въ мірской жизни, и вместо того возстановилъ и украсилъ во мне свой образъ, который бы мне не стыдно было носить, и съ которымъ я смело могъ бы сказать: исчезе сердце мое и плоть моя, Боже сердца моего, и часть моя, Боже, во векъ (Псал. 72, 26)! Ибо когда происходитъ спасительная перемена съ моимъ внутреннимъ человекомъ, — исчезаетъ сердце мое и плоть моя, т. е., действія воли и плоти моей; тогда я, свободный отъ узъ телесныхъ, съ очищеннымъ сердцемъ смело могу взывать къ Богу: Боже сердца моего, и часть моя, Боже, во векъ! О, если бы исполнилось надо мною оное изреченіе Симеона, т. е., если бы Іисусъ Христосъ былъ мне на паденіе и на востаніе, — на паденіе внешнему моему человеку, и на востаніе — внутреннему, дабы палъ во мне грехъ, упорно стоящій, когда душа падаетъ, и восталъ бы во мне тотъ безсмертный человекъ, который палъ, когда грехъ усилился! Стояніе внешняго человека есть паденіе внутренняго; и на оборотъ, въ той мере, какъ ослабеваетъ нашъ внешній человекъ, внутренній со дня на день обновляется. Посему–то великій учитель и говоритъ: егда немоществую, тогда силенъ есмь (2 Кор. 12, 10).

И такъ благодареніе Господу, что Онъ начерталъ мой образъ более живыми и прочными красками, не на скрижаляхъ тленныхъ и не на мягкомъ воске, но на плотяныхъ скрижаляхъ сердца твоего, где ты будешь постоянно созерцать меня, напечатленнаго въ душе твоей, и блюсти меня въ единеніи веры и благодати не только здесь, но и въ будущемъ веке. Если же любовь твоя непременно желаетъ иметь видимое утешеніе, то ты можешь, по находящимся въ душе твоей чертамъ, сколько позволитъ память, сказать какому нибудь живописцу, чтобы онъ написалъ мое изображеніе, хотя съ кого либо изъ предстоящихъ, на меня похожаго. Конечно, живописецъ, по неопытности своей, не понявши твоихъ словъ, можетъ написать меня и неверно; но, поелику ты всегда представляешь и объемлешь меня въ душе своей: то какое бы лице неискусный живописецъ ни изобразилъ подъ моимъ именемъ; въ твоей душе всегда буду представляться я, а не другой кто либо.