Письмовник
Шрифт:
Женщина впереди все первое отделение перебирала коралловые бусы на шее, а когда она в антракте встала, сиденье не удержалось и попыталось задрать ей юбку.
Я ушла со второго отделения.
Снега еще больше навалило. Прет, какой-то ненасытный.
Машины скользят сквозь снегопад бесшумно, а на площади едут по кругу — устроили себе тихую карусель.
Под каждым фонарем — роится. И видны тени от хлопьев.
И без фонарей везде светло от снега.
И улицу на перекрестке можно переходить на снежный свет.
Остановилась
Поехала домой.
Легла уже, а потом снова встала, оделась и вышла во двор.
Тихо, пусто, только снег. Дышать от него легко, вкусно.
Решила — слеплю себе девочку.
Будет у меня дочка.
Беру снег, а он ловкий, лепкий. Все получается — ручки, ножки.
Пальцы замерзнут, погрею их в карманах — и снова леплю.
Щечки, носик. Ушки. Пальчики. Попка гладенькая, крепенькая. Пупок.
Чудесная получилась девочка!
Взяла ее осторожно и понесла домой.
Уложила в кровать, закутала.
Потрогала ей ноги — ледышки, стала отогревать, дышать на них, тереть, целовать.
Поставила чайник, чтобы малиной отпаивать.
Грею ей ножки и рассказываю, что есть такая страна, в которой живут люди с одной ногой, на которой они скачут быстрее двуногих, и у них настолько большая ступня, что прикрываются ею в зной от солнца, а еще там есть люди, которые живут только запахами плодов, и если отправляются в дальний путь, то берут с собой эти плоды и нюхают.
Рассказываю, тру ей пяточки и смотрю в зеркало, а в нем отражается окно, и видно, как падает снег.
Ножки согрелись, и мне показалось, что она уже заснула.
Наклонилась к ней поцеловать на ночь, а она:
— Мама, что это?
— Порезала о бумагу, ничего страшного, спи!
Укутала ее, подоткнула одеяло со всех сторон, хотела уже идти, а она опять:
— Мама!
— Ну что еще?
— А ты купишь мне те тапочки, которые слонята?
— Да, да, куплю! Спи!
***
Сашенька!
Любимая моя!
Здесь же ничего нет.
Где дремлик? Где кислица?
Нет курослепа, нет горечавки, нет осота. Ни любистика, ни канупера.
Где крушина? А ятрышник? Где короставник?
Почему нет иван-чая?
Где толокнянка? Дрок?
А птицы? Где птицы?
Где овсянка? Где желна? Где олуша?
А пеночка? Пеночка где?
***
Любимый!
Володенька мой!
С каждым днем ты мне все ближе и ближе.
День как день.
Бужу, а она брыкается. Прячется с головой под одеяло.
— Зайка, пора!
А она бурчит:
— Ничего не пора! Еще ночь. Ты мне снишься.
Ну что ты с ней будешь делать! И так во всем.
Я ложусь очень поздно, засыпаю, как только голова касается подушки, хотя мне иногда кажется, что засыпаю уже на лету. Поэтому вставать невыносимо. Но все равно ставлю
За окном — тьма. Бесконечная зима. Морозно.
Варю себе кофе и думаю про день, который только начинается. И про тебя. И про все на свете.
Бегу в душ, а по дороге бужу мою Зайку. Целая церемония. Начинаю играть с ней в спящую красавицу, где она, закутанная в одеяло, — это леса и горы, по которым скачет принц в поисках своей любимой, и вот я, то есть он — прискакал и начинает целовать ее. Она довольно посапывает, явно просыпаясь, но не хочет признаваться в этом. И такая у нее душистая макушка, пока не пристали к ней другие дневные запахи!
А когда и принц не помогает, к ней под одеяло забирается ежик. Зайка моя вскакивает с радостным визгом и бросается мне на шею. День начался.
Выхожу из душа, а она все еще не оделась. Натягивает колготки пяткой кверху — не натягиваются. Замерзла, дрожит, но ничего не делает, чтобы одеться быстрее, — лучше сидеть и капризничать.
А еще у нее зуб шатается — все время трогает пальцем. Хлопнула ей по руке — насупилась.
Варю на кухне кашу — мы обе любим смотреть, как овсянка в кастрюльке чмокает губами. Зову:
— Ну где ты там?
Приходит, натягивая кофту, машет пустым рукавом в воздухе, изображая безрукого, хихикает.
— Перестань баловаться! Садись ешь!
Начинается новая игра — размазывает кашу по тарелке, рисует там что-то.
— Зайка, времени уже много!
Заявляет рассудительно:
— Как может быть много времени, когда только утро.
Пыхтит над своей кашей, но стоит мне только задуматься, посмотреть в заросшее инеем окно, как тут же сама получаю по рукам.
— Мама! Не грызи пальцы! Сколько раз можно повторять!
Иду в комнату, напяливаю впопыхах платье, возвращаюсь — она выщипала из горбушки мякоть и радостно сообщает:
— Мама, смотри, горбушка зевает!
И восторг телячий.
Уже опаздываем, одеваемся бегом, а вещи, приготовленные и сложенные с вечера, играют в прятки. Все куда-то пропадает — варежки, шапка, шарф, сменка. Закутываю ее, а сама застегиваюсь на лестнице. Уже в подъезде от холода перехватило дыхание. Вываливаемся в морозную темноту.
Торопимся на остановку. Густая мгла. Гулкие звонкие шаги по вымороженным тротуарам. Везде лед — только бы не шлепнуться!
Идем мимо помойки, обычно тут стараешься бегом, но сейчас запахи и те замерзли.
Зайка все хочет на ходу решить какие-то важные вопросы, но не слышу ничего, что она бормочет, вижу только, как с губ срывается белое облачко.
На небе еще полно звезд, но от мороза на глаза навернулись слезы, и звезды — пушисты.
Еле успеваем на трамвай. Повезло, даже два места свободных рядом. Пока добежали, успели отморозить щеки — онемели.
Зайка сразу принимается дышать на заиндевевшее окно, протирать в нем глазок.