Питер да Москва – кровная вражда
Шрифт:
Зарип Махачкала любил спецэффекты.
Второй звонок застал его в тот самый момент, когда он возлежал на красивой блондинке и мерно работал тазом. Не сбавляя темпа, он взял трубку и произнес:
– Слушаю!
– Второй уехал за город.
Только ему одному было понятно сообщение. Главаря второй банды зарыли на пустыре рядом с Химкинским кладбищем, где обычно хоронили неопознанные трупы. Третий звонок потревожил его чуть позже, Зарип лежал в джакузи, раскинув руки в стороны. Он дотянулся до бортика и зажал в ладони телефон.
– Клиент споткнулся.
Зарип довольно улыбнулся. Все шло именно так, как он и планировал. Третьего беспредельщика заперли в обшарпанной «шестерке», на которой бандиты-малолетки приехали покорять Москву, и столкнули с обрыва в Москву-реку.
Акции Зарипа Махачкалы имели огромное воспитательное значение: кореши-беспредельщики, созерцая распотрошенные тела своих подельников,
Зарип Махачкала был одним из доверенных людей московского сходняка, и, когда чеченские кланы стали понемногу усиливать свое влияние в Москве, пытаясь оттеснить местных законных от самых лакомых мест, он стал одним из тех, кому путем переговоров удалось предотвратить большую войну. Зарип прекрасно разбирался во всех тонкостях уголовного бытия, отдав «чалкиной деревне» пятнадцать лет, и между тем принадлежал к одному из самых авторитетных и уважаемых горских кланов. Именно эти два обстоятельства помогали ему подбирать нужные и правильные слова как для элиты российского уголовного мира, так и для старейшин своей общины.
Третьим в компании гостей был законный с воинственным погонялом Кайзер. В миру его знали под более прозаическим именем – Максим Шубин. Погоняло свое он получил во время первой ходки, когда сокамерники выяснили, что его мать – чистокровная немка. Кроме немецкого, который, естественно, был для него родным языком, он неплохо владел английским, немного французским и всякий раз, попадая в тюрьму, расширял свои познания в философии Ницше и Шопенгауэра.
Кайзер сравнительно рано угодил за решетку, в неполные восемнадцать лет: он промышлял тем, что грабил старателей в поездах дальнего следования. Освободившись в двадцать лет, он вернулся к прежнему ремеслу и сколотил крепкую банду, которая вычисляла богатых купцов и трясла их за мошну. У Кайзера всегда водились деньги – даже в свои восемнадцать лет, находясь на зоне, он имел карманную мелочь, на которую можно было купить приличные «Жигули». Отличительной его чертой была азартность: он обожал игру в карты, но если проигрывал по-крупному, то всегда рассчитывался в тот же день. Немецкая педантичность была одной из главных черт в его характере: он умел считать деньги и, что самое ценное, приумножать их. Однажды, когда для более тонкого душевного общения начальник тюрьмы распорядился посадить Кайзера в пресс-хату, тот был выпущен уже через час. Потому что одному из сокамерников он порвал ухо, другому выбил глаз, а третьему – проломил череп. Зэки встретили эту новость одобрительно: сидельцы пресс-хаты были известными стукачами.
Безусловно, Максим Шубин был сильной личностью. Сей факт подтверждался тем, что, когда ему едва минул двадцать один год, он попал в Бутырку. В то время там сидели очень крупные воры, под чьим присмотром находились целые регионы России, но Кайзер не затерялся в их обществе, а, наоборот, встал с законными вровень. И еще через год ему доверили держать тюремную кассу…
Четвертым был седоватый мужчина с очень короткой стрижкой. На вид ему было лет пятьдесят, не более. Был он крепок и жилист, словно соткан из одних сухожилий. Звали его Аркадий Тимаков, или попросту Тима. В Москве Тима курировал несколько шикарных гостиниц, в чьих апартаментах не однажды организовывал сходняки. И московский РУБОП подозревал, что под видом крупных бизнесменов в «Балчуг» стекаются законные воры со всех регионов страны. Воровской профессией Аркадия Тимакова была фарцовка. Скупкой валюты он занялся еще в те времена, когда за это давали намного большие сроки, чем за бытовое убийство. Первый раз он угодил на нары в восемнадцать лет, пропарившись на строгаче шесть зим. Парень он был фартовый и за колючей проволокой жил не намного хуже, чем на вольных хлебах. Мясцо едал исключительно с колхозного рынка, водочку кушал регулярно, а еще потягивал жену кума, который о похождениях своей благоверной не ведал ни сном ни духом. Злые языки судачили, правда, что заместитель по оперативной части обо всем прекрасно осведомлен, но не спешил с разоблачениями, ибо получал от ухаря-зэка мзду в твердой валюте. Жену кума Тима знал еще на воле: она на пару со своей младшей сестрой частенько захаживала в бар, где ошивался его лучший друган. Тогда ему больше по вкусу пришлась ее шестнадцатилетняя сестренка – бедовая и разбитная девица. И вот теперь, по прошествии многих лет, он убедился, что особой разницы между сестрами не было: даже в койке они вели себя уж очень похоже – разметав ноги по сторонам, запрокинув голову, а когда наступал оргазм, они так орали, как будто из них клещами тащили кишки. При этом они впивались ногтями в спину Тиме, да так немилосердно, что ему казалось, будто он продирается через колючую проволоку. Возлежа рядом с сисястой женушкой кума и выслушивая ее излияния о неудавшейся судьбе и муже-поганце, Тима не без гордости думал о том, что наставил куму такие рога, какие ему не спилить до самой пенсии.
Его богатые познания в области финансов очень пригодились во времена рыночной экономики, и то, за что еще несколько лет назад давали огромные срока, стало называться коммерцией. Поначалу Тимакова пригласили консультантом в крупный коммерческий банк. Но только посвященные люди знали, что настоящим хозяином банка является именно Тима. Позже, не без помощи воров, он организовал собственное банковское дело и отчислял в общак десять процентов прибыли. А спустя три года Тимаков имел в своих руках уже три банка в Москве и два в Санкт-Петербурге, причем вел свои банковские дела умело: в крупные проекты не лез, довольствовался малым, но стабильным доходом, и, когда разразился банковский кризис семнадцатого августа, практически ни один из его финансовых институтов не пострадал. Теперь у него было достаточно средств, чтобы в одиночку купить контрольный пакет акций «Балторгфлота», но, верный своим принципам, он не бежал впереди паровоза и предпочел войти в долю, предложив Михалычу тридцатимиллионный кредит.
Собравшиеся у Михалыча авторитеты внимательно выслушали долгий рассказ Филата, который говорил без умолку битый час.
Закончив отчет, Рома Филатов неторопливо набил трубку, привычно раскурил ее, а потом выдохнул густой сизый дым.
– Невеселая складывается ситуация, – заметил Варяг. – Значит, тебя всю дорогу пасли?
Филат только молча качнул головой, пыхнув трубкой. В разговор вступил Михалыч:
– Я даже не могу представить, кто бы мог нам с таким упорством перебегать дорогу. В Питере не отыщется ни одной структуры, которая способна была бы нам бросить такой дерзкий вызов.
– И тэм нэ мэнее, батоно Михалыч, вызов брошен, – произнес Шота, – и нам нэобхадима его принять.
– Сначала надо понять, кто палки в колеса ставит, – веско высказался Кайзер, – а только потом можно что-то предпринимать.
– Так, значит, ты говоришь, что в этом деле первую скрипку играют гендиректор флота и председатель комитета по имуществу?
Филат аккуратно выбил о край тарелки серый рыхлый пепел.
– Именно так.
– Крупняк. Если они от этого акционирования отхватят немалый кусок, тогда им есть за что бороться, – изрек Михалыч.
– А что жэ ви думали! – Зарип Салахов посмотрел прямо на Филата. – У них тожэ имеется чавкало, и они тоже хотят вкусно хавать.
– Может быть, это и разумное замечание, но почему они хотят хавать именно наш пирог? – жестко заметил Кайзер.
Вшестером ключевые авторитеты России собирались очень редко, чаще всего обходились перезвоном по телефону.
Интересы общего дела привели их в этот солидный особняк, в эту небольшую комнату, и они неторопливо и несуетливо обсуждали запутанную ситуацию в Питере. Сторонний наблюдатель, глядя на них, ни за что бы не подумал, что эти шестеро мужчин имеют прямое касательство к таинственному и пугающему миру «теневой экономики», о котором наперебой кричали газеты и журналы России и Запада. Скорее их можно было принять за старинных приятелей, собравшихся в доме у Михалыча, чтобы в неспешной беседе просто отвести душу.
– Так что ты предлагаешь? – откинулся на спинку кресла Михалыч. – Пообломать им всем рога?
– Это всегда успеется, – ответил Филат почтительно. – Меня беспокоят многие вещи. Во-первых, Кеша. Если Кеша был связан с отцами города, с комитетом по имуществу и если он действовал по их наущению, на кой хрен он заставил своих пацанов выйти на контакт с администрацией «Балторгфлота» – это же можно было сделать одним телефонным звонком из кабинета председателя комимущества? Непонятно. Второе. Кто все-таки сел мне на хвост? Выходит, им были известны все мои передвижения по городу, все мои контакты. И всех, с кем я общался, замочили…
– Но ведь ни Красного, ни Перикла не тронули? – задумчиво заметил Михалыч.
– Я думал об этом, – согласился Филат, – но если ты, Михалыч, намекаешь, что это дело рук Красного, так я сомневаюсь. Не похоже. Красный осторожничает. Он явно хочет урвать себе кусман от этого флота, но втихаря против нас идти не станет. Он не идиот: понимает, каким косым боком это ему выйдет.
– Но что ты можешь предложить? – с нетерпением спросил Варяг. – Конкретно?
– Конкретно вот что. – Филат вздохнул. За время долгого путешествия из Петербурга в Москву он успел все продумать. Только не знал, как осуществить задуманное. – Я считаю, что ветер дует из властных структур Питера. С самых высоких этажей. Из мэрии. Из прокуратуры. Из Горкомимущества. Тамошние ребятки уперлись рогом. Встали стеной. Если мы добудем убойный компромат хотя бы на тех троих, чьи телефоны Кеша хранил в книжке, то, наверное, можно будет с ними поработать. Все-таки, когда решается судьба городского имущества, их слово не последнее.