Питомник

Дашкова Полина Викторовна

— Ой, Ваня, как же тебе хочется засадить этого Фердинанда, как хочется, — покачал головой Бородин, — ну что он тебе плохого сделал, а, капитан Косицкий?

— Он женщину убил. Хорошую, добрую женщину. Молодую, симпатичную, талантливую.

— И когда же тебя осенило?

— В крематории. Там как раз Джампа хоронили, а тут Фердинанд со своими неадекватными реакциями, со своими идиотскими рассуждениями, что убийство — высшее проявление любви.

— Значит, ты стал его подозревать на основании бреда? — улыбнулся Бородин. — Или по ассоциации с Джампом?

Или на основании стихийной личной антипатии?

— Илья Никитич, вы скоро сами убедитесь что я прав, — Косицкий вздохнул, — антипатии мои совершенно ни при чем, хотя он действительно неприятный тип. Знаете, сколько лет его невесте Ларисе? Пятьдесят. А ему сорок. Ну ладно бывает всякое. Однако, вы бы на нее посмотрели. Рост около двух метров, и весит килограмм двести. А он маленький, тощенький. Шибзик, одно слово. Квартира у нее неплохая. Двухкомнатная, с большой кухней.

— Какой кошмар, — всплеснул руками Бородин, — этот Фердинанд еще и женится по расчету. Просто законченный мерзавец!

— Вы напрасно иронизируете. Да, он женится по грубому наглому расчету. Лариса, ко всему прочему, не может связать двух слов, у нее образование восемь классов плюс строительное ПТУ. Она маляр. А у него за плечами биофак Университета плюс аспирантура. Конечно, он давно не работает по специальности, зарабатывает, чем придется, то какой-нибудь эротический роман переведет с французского, то устроится электриком в ЖЭСК, а то наймется в бригаду, собирать встроенные шкафы.

— Чем плоха специальность? — Бородин пододвинул Ивану пластиковую баночку с морковным салатом. — Поешь хоть немного, я не могу, меня уже мутит от овощей.

— Спасибо. Я морковку с детства не перевариваю, — проворчал капитан и закурил. — По специальности Лунц не работает из-за своего дикого болезненного тщеславия. Он человек крайностей. Или все — мировое имя, Нобелевская премия, или ничего. Эротические романы и встроенные шкафы.

— Это он сам тебе сказал?

— Нет, конечно. Мне он стал объяснять, что не может жить на зарплату старшего научного сотрудника. А вот бывшие коллеги на кафедре дали более подробные объяснения.

— Бывшие коллеги его не любили?

— Его никто не любит. Только сердобольная великанша Лариса. Она его, бедного крошку, усыновила. А он все очень точненько рассчитал. У нее квартира, она готовит отлично, зарабатывает неплохо, простая, добрая, работящая баба, будет с него, непризнанного гения, пылинки сдувать.

— Ваня, перестань, — Бородин поморщился, — ты понимаешь, что делаешь? Ты самому себе противоречишь. Ты сейчас рисуешь психологический портрет человека, который совершенно неспособен на такое безумное убийство.

— Да почему же безумное? — Иван вскочил и принялся расхаживать по маленькому кабинету. — Ну, представьте, он многие годы домогался Лилю, это стало для него сверхценной идеей, манией, это больно било по его самолюбию, развивало тяжелейшие комплексы, не давало дышать…

— Погоди, — махнул рукой Илья Никитич, — во-первых, сядь и не мелькай. Успокойся. У меня от тебя не

только в глазах рябит, но и в мозгах. В тебе сейчас говорит не здравый смысл, а личная неприязнь, и ты сам это отлично понимаешь. Я допускаю, что Лунц — человек неприятный, но ты, Ваня, профессионал, и держи себя, пожалуйста, в руках.

— Да, он меня бесит, — кивнул Иван, тяжело опустился на стул, залпом допил остатки остывшего чая, — но кроме моих эмоций есть еще факты. Мотив и отсутствие алиби. Знаете, что он мне ляпнул при последней встрече? Я спросил его, почему он убежал, не сказав ни слова, когда я предложил ему навестить Люсю. Он ответил, что всякое упоминание об этом невинном агнце вызывает у него приступ тошноты. На самом деле, дебильная девочка всех и убила. Сначала свою маму Ольгу, потому что иных причин для суицида, кроме больного ребенка, у нее не было и быть не могло. Потом тетю Маню, потому что она не сумела пережить смерть любимой младшей дочери. Потом десять лет больной ребенок медленно убивал Лилию, которая бросила на этот алтарь всю свою жизнь, извела себя напрасным раскаянием в несуществующей вине, и в общем, физическая смерть, даже такая ужасная, стала для Лили освобождением. Я ведь слышал, как он бормотал у гроба: теперь ты свободна, Лика, прости меня, если можешь.

— Ваня, Ваня, — тяжело вздохнул Бородин, — охота тебе повторять весь этот бред, да еще с таким серьезным лицом.

— Представьте, если он то же самое внушил ребенку. Не удивительно, что она потом повторяла: «Я убила тетю Лилю», — быстро произнес Косицкий.

— Да, конечно. Скажи еще, что Люся от него беременна была, — Илья Никитич жестко усмехнулся, — ты знаешь, как она отреагировала на вопрос о дяде Федоре? Да, говорит, знаю такого. Он из мультфильма «Трое из Простоквашино». Любимый герой. Тетя Лиля, когда она была маленькая, сшила ей этого дядю Федора из плюшевых тряпочек.

— Фотографию показывали?

— А то как же! Похлопала глазками, спросила: «Кто это?»

— Люся не свидетель, — буркнул Иван.

— Извини, других у нас пока нет. Кстати, твой Фердинанд должен явиться ко мне сегодня, — Бородин взглянул на часы, — через сорок пять минут, по повестке.

— Отлично. Я официально прошу вас, Илья Никитич, выписать ордер. Его надо брать, я уверен. Если он придет, его надо тут же и арестовать. Он неуправляемый, может сбежать запросто, или еще кого-нибудь убить.

— На каком основании, скажи, пожалуйста? Что, кроме личной твоей неприязни, мы можем ему предъявить? Подумай, если твой крошка Фердинанд действительно убил Лилию Коломеец в апогее страсти, то вряд ли он опустился бы до такой грубой прозы, как ограбление. И зачем уж ему, шекспировскому герою, копаться в сундучке с рукодельем, раздирать клубки на помойке?

— Может, это рукоделье было для него чем-то вроде символа? — быстро, горячо заговорил Иван. — Его многие годы бесила самостоятельность Лили. Ведь все, кто знал ее, говорят, что, кроме дела, ее ничего не интересовало. А ограбление он просто инсценировал.