Плач домбры
Шрифт:
И действительно…
Хотя род сарышей уже давно принял ислам, старики все еще упорствовали и по-прежнему тайком исполняли языческие обряды.
Несколько старух пришли на поляну к каменному, похожему на птицу идолу, расселись вокруг него и принялись молиться, когда на них наехал Кутлыяр. Он в бешенстве вырвал саблю из ножен и, подняв коня на дыбы, влетел в середину круга. Старухи с визгом брызнули в разные стороны. А Кутлыяр со всей яростью обрушил саблю на каменного истукана. Сабля с тягучим звоном разломилась пополам.
И что теперь будет — ясно, как в открытой
Два дня, будто и не замечая косых взглядов, не слыша ропота хозяев, Кутлыяр вел себя как желанный гость, объедался и принимал от людей подношения. На третий день велел собрать на майдане всех мужчин кочевья, от малого до старого, предупредив, что сообщит фарман хана. Для столь важного события одного Таймаса ему показалось мало, из кочевья Богары был вызван еще Аргын.
Люди застыли в тревоге. Какая еще напасть ожидает их? Даже Таймас и Аргын не знали, что же в том фармане.
Кутлыяр шагнул на бугорок посреди майдана. Словно человек, принимающийся за благое дело, потер руку об руку, с широкой улыбкой оглядел собравшихся, помолчал с минуту, потом начал:
— От великого падишаха нашего хана Тохтамыша привез я привет на землю сарышей. И еще от верного его сардара, ногайского эмира, моего уважаемого отца, всем вам добрые пожелания…
Народ, как по обычаю положено, молча склонил головы.
Кутлыяр довольно долго говорил о том, что вечен великий Улус Джучи, могуча держава наследников хана Шайбана, о том, как они любят башкир, заместо родных братьев, и берегут их от всех бед и невзгод. Потом славословия его перешли на светлую душу, доброе сердце хана Тохтамыша, милосердное его правление и мудрую политику. И вдруг начал хвалить славных сэсэнов башкирской земли, выразил восхищение их искусством.
— И есть среди них прославленный Хабрау-сэсэн. Ага, и сам здесь, оказывается. Привет тебе, йырау!.. Знаем, домбра твоя звонка, слово метко. Но, бывает, ошибается сэсэн, не те песни поет. Вот и недавно по молодости и недомыслию задел имя нашего великого владыки…
Гул прошел по майдану.
— Хватит петлять, говори прямо…
— При чем тут йырау?
Пес Кутлыяра оскалил зубы, зарычал, стал рваться, готовый броситься на зашумевшую толпу. Кутлыяр с трудом успокоил его. Нагнав на себя еще пуще важности, заговорил дальше:
— Да, ошибся сэсэн, дар, отпущенный богом, употребил на грешное дело. Однако всемилостивый наш хан освободил его от смертной казни, и Хабрау дал слово больше великого имени не задевать, на путь клеветы не становиться.
— Ложь! — крикнул Хабрау. — Ничего я не обещал! Он сам сказал: «Если убью, то подумают, что испугался
— Погоди, сэсэн, не спеши! Что бы тебя пугаться — пяти туменов за твоей спиной не стояло. По милости аллаха всевышнего есть у нашего великого падишаха неисчислимое войско, которому не страшны любые враги! А ты вместо того, чтобы спасибо сказать, глупость мелешь. Правду, видно, говорят: твори благодеяние, жди злодеяния… Тише, не кричите, я еще не все сказал. Вот что, аксакалы, в обмен на жизнь Хабрау великий хан повелел из вашего рода забрать в войско Орды трех джигитов. Этим он показал, как высоко ценит сэсэна и его дар! Пусть живет и здравствует прославленный Хабрау!
Весь майдан одной грудью выдохнул: «Ах!» Хабрау побледнел, закружилась голова. Стоявший рядом Таймас-батыр крепко стиснул его локоть, быстро зашептал что-то.
Хабрау огляделся по сторонам: майдан замер словно завороженный, Кутлыяр, подбоченившись, то на Хабрау с Таймасом смотрит, то взгляд на аксакалов бросит — ну, что теперь скажете, что делать будете? Руки невозмутимой стражи лежат на рукоятях сабель.
— Ямагат! — охрипшим голосом закричал Хабрау. — Не знаю, по ханскому ли велению сказал он это, по собственному ли собачьему разумению, но все это неправда! Пусть лучше меня забирают… — Сэсэн встал перед Кутлыяром. — Скажи своим стервятникам, вяжите меня…
— Не буйствуй, сэсэн, — ощерился Кутлыяр. — Войску нужны здоровые парни, с сильными руками, с крепкими плечами. А какой из тебя воин? Песнями своими служи великому хану!
Снова зашумел народ:
— Нет такого обычая! Не дадим парней!
— Он сам… он, Кутлыяр, выдумал эту подлость!
— Пусть убираются отсюда! — доносилось с разных концов майдана.
— А ну-ка, замолкните все! — крикнул Таймас, подняв руки. — Сделаем так… Кутлыяр-мирза сообщил волю эмира и свою часть дела исполнил. Теперь он поедет домой. Остальное решат наши аксакалы. Соберутся, обдумают, обсудят.
— Нет, Таймас-агай, так не годится, — тихо сказал ему Аргын, — уж одно из двух: или сразу отдадим им трех парней, или покрошим ордынских собак на месте. Или так, или эдак…
Таймас не успел ответить ему — человек пятьдесят джигитов выскочили из толпы и окружили вооруженных ордынцев.
Только искра малая — и вспыхнут распаленные джигиты, и случится самое страшное — прольется кровь. Если хоть одного ордынского стражника коснется сабля, по ниточке его крови придет войско и пепел с кипчакских пожарищ взметнется до самого неба.
Только Таймас мог остановить беду.
— Что будем делать, мирза? — спросил он, повернувшись к Кутлыяру.
Тот начал было вытягивать саблю, но, вспомнив, что она сломана, ударом ладони по рукоятке затолкнул обратно. Лицо его расплылось в хитрой улыбке. Даже рычащий пес со взъерошенной на холке шерстью вдруг затих и снова вытянулся у ног своего хозяина.
— Ай-хай, горячие же вы ребята, кровь так и кипит! Разве я сказал, что сейчас же и заберу ваших парней? Таймас-батыр правильно сказал: думайте, советуйтесь. Остальное я поручаю Аргыну-батыру, он и приведет джигитов…