Плач домбры
Шрифт:
До леса оставалось еще с версту, как сзади раздались громкие крики, пронзительный свист и дробный раскат копыт. Целое войско с двух сторон шло на обхват отряда Таймаса. Джигиты остановились и начали стягиваться к своему военачальнику.
У батыра было всего триста джигитов, которые могли еще держать оружие в руках, но и они, рассадив раненых товарищей по двое на каждого коня, сами еле брели от усталости. К тому же колчаны были пусты, все стрелы они истратили во вчерашнем сражении.
Это были ногаи. Почему они здесь? Откуда они появились? Таймас, конечно, не знал, что после вчерашней битвы ногайский эмир вместе с тремя тысячами своих оставшихся в живых разбойников
Таймас подозвал двух джигитов, на чьих конях сидело только по одному раненому, велел ссадить их, а самим скакать без сна и отдыха к Богаре, сообщить, что ногаи вошли в башкирскую степь. Проводив гонцов долгим взглядом, повернулся к своему войску. Что делать? Бежать уже поздно, и сил, чтобы дать хороший бой на прощание, тоже мало. Бросить оружие и склонить голову перед врагом? И так смерть, и эдак погибель. Таймас махнул, чтобы опустили раненых на землю и садились на коней.
— Вот, братья, настал и наш черед, — сказал старый батыр. — Кто еще надеется остаться в живых, пусть воткнет саблю в землю и пешком идет к ногаям, может, и пощадят…
— Пустое толкуешь, Таймас-агай, — оборвал его один из воинов.
— Лучше смерть, чем ногаев молить! — зашумели вокруг.
— Да после вчерашнего хоть золотые горы им посули, о жалости не вспомнят.
— Приказывай, Таймас-батыр, — говорили джигиты, начиная горячить коней.
Те из раненых, кто еще мог стоять на ногах, с перевязанной ли рукой, с обмотанной ли окровавленным тряпьем головой и грудью, вытащили из ножен сабли и встали вокруг своих лежащих на траве товарищей.
Всадники разбились на два отряда и ринулись на врага, а раненые приглушенными голосами затянули боевую песню. Предсмертный речитатив летел над степью: «Черная туча закроет день, и, ночь озаряя, прорежет молния, ай-хай-хай! Скалы ломая, дробя, накатилась буря, ай-хай-хай! Прощай, родина моя, земля родимая!.. Не молния то блестит, не туча солнце закрыла, ай-хай-хай! Размахивая саблей, идет враг, стервятник-ворон крылом своим небо закрыл. Прощай, родина, прощай, любовь моя тонкостанная…»
Кровавый бой шел всего полчаса, воины Таймаса, уложив врагов, нашли свою смерть, и души их отлетели кречетами.
Из всех, кто сел на коня, в живых оставался только Таймас. Весь в крови, размахивая пудовой палицей, прокладывал он себе дорогу к раненым джигитам. До последнего своего вздоха будет он защищать их. С проломанными черепами, продавленной грудью один за. другим валились из седел ногаи, а батыру смерти все не было. С криками: «Не убивать! Взять Таймаса живым!» — с десяток врагов пустили коней вскачь, стягиваясь все туже вокруг него. Но он свалил еще троих, прежде чем шею его захлестнул аркан. Задохнувшийся, он вылетел из седла.
Нет, не суждено ему остаться лежать в степи, найти покой рядом со своими джигитами. Муки и унижения, кровавые пытки ждут старого батыра. После вчерашнего разгрома, после гибели Кутлыяра, и ко всему этому уже сегодня потеряв чуть не полтысячи своих головорезов, ногайский эмир был готов на неслыханное зверство. Брызжа слюной, не в силах выговорить ни слова, он лишь прошипел злобно и показал пальцем: всех раненых башкир изрубить в куски.
Таймаса-батыра, волочившего раненую ногу, с вывернутыми назад руками поставили перед ногайским эмиром: вот, дескать, ты хотел, чтобы взяли его живым, мы и взяли. Эмир впился в него взглядом и долго молчал, все глотал что-то и не мог проглотить.
— Ну, нашел чего искал? — наконец, сглотнув, сказал он.
— Все равно больше твоего найти не смог, — кивнул Таймас туда, где только что отшумел бой.
— Пес бешеный! Изменник! — В руках
— Поехал к отцу.
— Врет! — сказал сотник, зять Байгильде. — Я сам всадил в него стрелу. А стрела отравленная…
— Повезло ему. Попадись ко мне — так легко бы не сдох… Скажи-ка, Таймас, много ли войска у Богары? Где, в каком месте оно стоит? — Эмир дважды прокрутил в ладони рукоять сабли. Кривое лезвие описало в воздухе круг и замерло. По синеватой стали потекла кровь. В спину батыра уперлись копья.
— Добром отвечай, а не то!.. — заорал сотник и поднял камчу.
Таймас молчал. «А не то?.. — усмехнулся он про себя. — А что ты можешь со мной сделать?» Не застонать, не выдать боли… Взглядом прошелся по телам воинов, которые и сейчас еще, в смерти своей, сжимали оружие в руках. Он стиснул зубы. Нет, ни звука не услышат они от него…
— Последний раз спрашиваю: где Богара? Ответишь — все четыре стороны тебе кибла, ступай куда хочешь.
Понимает старый батыр: не для того хочет вызнать этот разбойник расположение башкирского воинства, чтобы напасть, для этого нет у него сил. О том думает, как бы скрыться от глаз Богары, воровски прошмыгнуть мимо него. Чует ногайский эмир, что за каждым кустом, за каждым взгорком караулит смерть. Нет, уж скорее Таймас сам себе язык откусит, чем укажет ему путь…
Крепче опершись на здоровую ногу, он откинулся назад, чтобы со всей силой удариться горлом об острие сабли… и не успел. Сабля, сверкнув в воздухе, вонзилась в землю у ног эмира. Таймас рухнул ничком.
— A-а, легкой смерти захотел?! — закричал эмир. — Нет, Таймас, так легко не избавишься, муки твои еще впереди! К хвосту коня привяжите эту собаку! Развяжется язык — и аркан развяжется.
Наскоро захоронив убитых, ногайское войско тронулось в путь. Эмир спешил скорее достичь Яика, перебраться в Дешти-Кипчак и уйти, затеряться, исчезнуть. Там, в летовавших на сотнях верст аулах, еще немало мужчин, которые могут сесть на коней. Эмир наберет новое войско. В крови затопит страну башкир, а уж с самого Богары, с этого зятя-изменника, живьем сдерет кожу!
Остатки разбитого тумена идут крадучись, хоронясь в лесочках, таясь за холмами, словно стая волков, что вышла на добычу. Дозорные, высланные вперед и в стороны, высматривают дорогу.
Но Таймас-батыр, которого на аркане потащили за лошадью, даже за этим воровским шагом поспевать не в силах. Стиснув зубы от боли в раненой ноге, сделал пять-шесть шагов, на миг только замешкался, как скрутивший его руки волосяной аркан натянулся, и он упал. С великими муками поднялся батыр на ноги, но сидевший в седле ногай ухмыльнулся и ударил лошадь камчой. Таймас рухнул опять.
После этого вставать он уже и не пытался. Он видел, что одного хотят ногаи — продлить его муки как можно дольше, чтобы раскаялся старый Таймас. Сотник, зять Байгильде, едет рядом, прорычит порою: «Ну, скажешь, где прячется Богара?» — и, свесившись с седла, ударит плетью волочащееся тело. Таймаса то вверх лицом перекинет, то спиной, в вытянутых руках со страшной болью расходятся суставы, мелкие камни, колючие кустарники сначала терзали одежду, растерзав же, принялись рвать тело. И так же в клочья рвалось сознание. Он то приходил в себя, то снова уходил в забытье… Глаза застилала кровавая пелена — приоткроется на миг, мелькнет степь, кусочек неба, и снова тьма. Лишь, не смолкая, звенела нежная мелодия курая, но вскоре и она исчезла куда-то, гром ли быстрых копыт, звон ли домбры заглушил ее, и под эти звуки старый батыр почувствовал, что боль, терзавшая тело, отпустила его, и он полетел в черную бездну…