Плач домбры
Шрифт:
Но могучее, как у Алпамыши[44], изувеченное тело Таймаса-батыра и охваченная ненавистью изъязвленная душа его все еще не хотели поддаться смерти. Он был жив. И сквозь забытье он услышал чей-то голос:
— Эй, ты, рвань, очнись! Ну что? Ломил, артачился, как упрямый жеребец, свое гнул… На сильного оружие поднял. И что же получил?
Голос вроде бы знакомый, но кто это, батыр понять не мог. «Против зла я вышел. Страну свою защищал, которая стонала в муках…» — ответил он. Не знал, что летит он уже где-то между жизнью и смертью и нет у него голоса. А тот говорит и говорит свое. Только урывками слышно:
— Ну, что?.. На силу свою надеялся,
Вот, значит, кто… Байгильде. Да, было дело, в одно время он уговаривал Таймаса перейти к нему на службу, встать во главе его разбойной ватаги. Жить, мол, будешь в почете и сытости, какой ни отцы, ни деды, ни все родичи твои никогда не знали, в каждой баранте получать с ним, главой рода, равную долю. Вот чем завлекал батыра… Откуда же он вдруг появился здесь? Ведь он, Таймас, с ногаями дрался. А потом…
— Сдох, — сказал Байгильде. Пнул неподвижно лежавшего батыра в бок и влез на коня.
Последние дни Байгильде носился из кочевья в кочевье и подговаривал кипчаков вернуться к Яику. Во время этих разъездов он повстречался с ногаями и повел их нехожеными путями к Яику. Изувеченный, умирающий батыр больше ногаям был не нужен. Он не дышал, не билась в жилах кровь. Посчитав мертвым, они бросили его на берегу маленькой речушки.
Байгильде решил, что не время сейчас ворошить с но-гаями обиды, свое они получили, и надо их беду повернуть себе на пользу. Очень кстати, что сват-эмир смазывает пятки. Завернув по пути, Байгильде забрал прятавшихся в укромном месте жену, детей, многочисленную родню, заодно погнал и большинство сайканских аулов к Яику. Вот вернутся, встанут на летовку, и где уговорами, где угрозами, но заставит всех мужчин, которые еще могут держать оружие в руках, сесть на коней.
Ногаи готовы носить Байгильде на руках. Идут теперь через кара-кипчакские земли, страха не зная, вдали от цепких глаз Богары. И о пропитании думать не надо, сайканский сват сам все найдет. Эмир уже сейчас говорит: «В тот же день, как придушим Богару, тебя на его место посажу беем». И еще обещал, что свою дочь Зумрат вернет в отцовский дом, заново сыграет свадьбу и выдаст за нового бея замуж. Вот уж тогда он, бей башкирский, покажет ей, этой козе-щеголихе, уж она у него попрыгает…
19
От всего, что видел и что пережил, Хабрау был словно между сном и явью. Сколько парней на его глазах сложили головы и сколько остались изувеченными. Понимает сэсэн, война — это как страшный ураган, как моровая чума. Но и мор, и буря — это разгул жестоких сил природы. А смерть, убийства и потоки крови, что видел он, — в них повинны только сами люди. Какая нелепость, какое изуверство! Ради богатства, ради утоления чьей-то гордыни, чьей-то жажды славы и власти гибнут тысячи…
Гибель войска Аргына незаживающей раной легла на сердце Хабрау. Душа не находила места, он готов был отказаться от прежних, годами взлелеянных мечтаний. Если же, думал он, ради свободы нужно платить такую высокую цену, уж лучше живи, как жил, довольствуйся тем, что есть! Если ради свободы лучшие люди становятся прахом под копытами коней, как реки, выходящие из берегов, льются слезы их осиротевших отцов и матерей, их жен и детей — кому же остается радоваться такой свободе?
Хабрау, держа коня под уздцы, бредет меж воинов Хромого Тимура. Глухо тукают в пыльную землю копыта, раздаются стоны раненых. К кому обращена их беспамятная, бессловесная мольба? Больше двух
Все еще не утихла ярость, неровно бьется сжатое болью сердце, тело огнем горит, словно через миг рассыплется пеплом. Но внутренним оком он уже видит и понимает: велика разница между сарбазами Тимура и ратниками башкирских племен. И эти вот стонущие раненые, и те, кто нашли здесь свою смерть, в поход пошли подневольно, за беспощадного царя отдали свою жизнь или здоровье. Совсем другое — башкирские джигиты. Они ради свободы поднялись на битву, ради отчизны полегли на поле боя.
…Как ни тяжко было оставить умирающего Аргына, Хабрау понимал, что никто джигитам-заложникам, кроме него, не поможет. Хабрау прибился к одному из отрядов эмира и пошел обратно в лагерь. Он решил отыскать Нормурада. Сможет ли он спасти джигитов, нет ли — другой надежды у него не было.
Далеко, на многие версты, заняли степь тумены и тысячи, ждущие своей очереди идти в бой, караульные отряды, караваны обоза, палатки, к которым подтаскивали раненых… С криками во весь опор скачут взад-вперед гонцы. То и дело приходится спешно отходить в сторону, давая дорогу то конной тысяче, то пробежкой идущей пехоте. Найти в этой суматохе нужного человека все равно что отыскать иголку в стоге сена. К тому же угрюмые часовые останавливают на каждом шагу: кто такой, куда идет? Того и гляди, сочтут подозрительным и схватят. От шума, от пыли вконец измучился Хабрау. Изводила боль в ране на голове, билась в лад с ударами сердца. К счастью, смертельная стрела только поцарапала висок. Но все равно боль не дает покоя, сочится сквозь повязку кровь.
Весь день носился Хабрау по лагерю и нашел-таки Нормурада. Но друзьям даже поговорить не удалось. Пришла весть, что бой разгорелся с новой силой и войска Повелителя Вселенной начали крушить полчища Тохтамыша. Так что Нормураду тоже пора было идти туда, чтобы собственными глазами увидеть миг славы великого эмира и перенести ее на страницы будущей книги.
Выслушав просьбу Хабрау, Нормурад покивал в задумчивости, потом сказал:
— Подожди здесь, — и ушел.
Ходил он долго. У Хабрау уже все терпение вышло, он заметался было, не зная, что делать, куда теперь идти, но тут показался Нормурад. И не один. С ним был Айсуак.
Айсуак с плачем бросился в объятия Хабрау. А Нормурад поспешил рассказать, как обстоят дела.
Теперь, когда Богара мало ли, много ли, но войска дал и стало ясно, на чью сторону повернул он своих коней, эмир охраняющего ставку тумена решил, что надзор над заложниками можно ослабить, велел даже распределить их по разным сотням и отправить в бой. С четырьмя джигитами так и сделали. А про Айсуака, поручая его Нормураду, десятник караула сказал: «В этой суматохе кто кого будет искать? Забирай своего парня и подумай, как побыстрее отправить его отсюда». И даже обещал проводить через посты дозора.
Действительно, как только стемнело, они вышли. Десятник пять или шесть верст сопровождал Хабрау и Айсуака, незаметно провел мимо караулов, охранявших лагерь Железного царя.
— Ты не беспокойся, — сказал он Хабрау, — если останутся живы, и тех четверых тоже домой отправлю. Друг у тебя щедрый.
Значит, Нормурад выкупил Айсуака за деньги. Ради дружбы совершил он это, даже той кары, что может обрушиться на его голову, не испугался. «Эх, Нормурад, живи тысячу лет! Навеки не забыть мне твоей доброты». У йырау брызнули слезы из глаз.