Плакат в окне Сиднея Брустайна

Хэнсберри Лорейн

Айрис. Нет. Господи, сделай так, чтобы это была неправда. Сбагрить— кому? Сидней, да неужели же ты?..

Сидней. Знаю, тебе трудно, Айрис. Трудно попять, почему мне это нужно…

Айрис(бессильно сникает на стуле). Не верю. Не верю, что ты, еле выкарабкавшись из этого (жест в сторону бокалов), мог сразу же влезть в это… Не говоря уже обо всем прочем, что ты сказал Харвею насчет денег? Чем ты собираешься ему платить?

Сидней. Мы с ним договорились. Не беспокойся.

Айрис.

Как вы договорились, Сидней?

Сидней. Ну, в общем договорились. И точка. Говорят тебе, не беспокойся. И точка.

Айрис. Господи помилуй, да где же ты возьмешь деньги на издание газеты?

Сидней. Это совсем маленькая газета. Еженедельная.

Айрис. Сидней, тебе не на что выпускать даже листовку, и даже один раз в год!

Сидней. Я сам знаю, что делаю, — сколько раз я должен повторять тебе одно и то же? Деньги тут вовсе не главное. Харвей подцепил очень богатую бабенку, и деньги его пока что не интересуют.

Айрис. А когда заинтересуют? Где ты их возьмешь? Объясни, пожалуйста, глупой настырной старухе Айрис, пе то она будет ломать себе голову день и ночь.

Сидней. Достану. И точка. Достану. Ведь на «Серебряный кинжал» деньги нашлись? И тут найдутся. Чтобы что-то сделать, надо что- то делать. Точка.

Тем временам к дому подошли Уолли О’Хара и Элтон Скейлз. Первый — человек лет за сорок, с редеющими рыжеватыми волосами, одет довольно стандартно. Он несет несколько плакатов на картоне На минуту оба останавливаются и оживленно разговаривают, очевидно обсуждая, как вести себя дальше. Элтон стучит в дверь. Айрис с досадой всплескивает руками и открывает им.

Элтон(громко чмокает ее в щеку. Жест в сторону Уолли). Смотри, кого я встретил!

Уолли(показывая избирательный плакат Сиднею и Айрис. На нем написано: «Хотите реформ — голосуйте за О'Хара»). Здорово, Сид.

Сидней(стоит как вкопанный; решительно). Я отвечаю: НЕТ.

Элтон(кричит на него). Не паясничай! Сначала хоть послушай, что он скажет!

Уолли. Здравствуй, Айрис! (Целует ее.)

Айрис уходит в кухню готовить салат.

Сидней. Знаю, что он скажет, и не желаю слушать. Я в эту игру не играю. И точка. Моя образцово-показательная газетка не будет ввязываться в политические кампании. Ни в какие. Политика для тех, кто к пей питает особый интерес. А у меня интерес уже остыл.

Уолли(словно он ничего другого и не ожидал. Усаживается поудобнее). Знаю, слыхал. Ты мне уже все это объяснял. «Политика — это нарыв на здоровом теле человечества. Политика — это рак души. Это грязные делишки, сплошные компромиссы и пустые словопрения». И так далее, и так далее. (Идет к сеткам с бокалами, вынимает один бокал.) Здесь что, притоп

алкоголиков? (Наливает себе в бокал из бутылки; бросает проницательный, наметанный взгляд на новоиспеченного редактора.) И все-таки, Сидней, я в конце концов понял, и ты тоже должен это понять: дело ждет, и надо же кому-то его делать. Вот я, например, почти забросил работу, хотя моя юридическая практика только начинает налаживаться. Я иду на риск и сил своих не жалею; а тебя всего-навсего прошу чуточку помочь и поддержать через твою — насколько я понимаю — газету.

Сидней. Ни за что, даже ради тебя, Уолли. Мои читатели вольны поступать, как им угодно. Но в моей газете — никакой поддержки. И никаких редакционных статей.

Элтон(к Уолли, возбужденно). Ты видишь! Вот оно! Вот оно, тяжелое заболевание современных буржуазных интеллигентов — «страусизм»! У этого явные симптомы — Великий Печальный Уход от мирской суеты. (С комическим отчаянием бьет себя в грудь.) Сердце кровью обливается! (Прикрепляет плакат к книжной полке.)

Сидней. Элтон, хочешь знать точный и безошибочный признак, по которому всегда — слышишь, всегда — можно отличить бывшего коммуниста от обыкновенных людей? По тому, как он часто и беспричинно повторяет слово «буржуазный».

Элтон. А хочешь, я скажу, как можно точно и безошибочно, несмотря пи на что, распознать липового коммуниста с членской карточкой в кармане? По тому, как оп цепляется за любой ничтожнейший предлог, чтобы уклониться от разговора, если речь идет хоть о мало-мальски важных вещах!

Уолли(спокойно, посмеиваясь). Послушать вас, так можно подумать, что вы заклятые враги!

Сидней(обращаясь к Элтону). Да, я, должно быть, уже не верю лозунгам революционеров со школьного двора, Элтон. Да, вероятно, у меня уже не осталось ни энергии, ни чистоты душевной, ни разумения, чтобы «спасать мир». (Снимает плакат Уолли. Смотрит на обоих, улыбаясь затаенной улыбкой, одними краешками губ.) И если говорить всерьез, я теперь не верю даже, что обязательно наступит весна. А если и наступит, не верю, что она принесет что- нибудь поэтичнее или мятежнее, чем… обострение язвы желудка!

Уолли(встает и подходит к Сиднею. В нем — всепроникающая уверенность). Речь идет не о мире, речь идет о населении нашего округа. Знаешь, как говорят в лечебницах, где лечат от пьянства? Не думайте, сколько раз вам придется отказываться от рюмки, думайте только о первой. Вот в чем вся штука, Сид. Не думай о больном мире, думай о больном соседе, вот и все.

Сидней. Весьма убедительно. (Отдает Уолли плакат.) Но сказать по правде, дорогие друзья, боюсь, что я переживаю смерть восклицательного знака. Он умер во мне. И мне больше не хочется никого пи к чему призывать. Конец моих отроческих лет — смерть восклицательного знака. (Криво усмехнувшись.) Надо думать, это не со всяким случается. Взять хоть старика Элтона — это же сплошной восклицательный знак!