Плакат в окне Сиднея Брустайна

Хэнсберри Лорейн

Сидней(через силу). Да. И остаться там. (Резко запрокидывает ей голову назад и смотрит в глаза.) Навсегда.

Айрис вздыхает.

Элтон(к Уолли). Ты понимаешь, что мы видим перед собой? Думаешь, этот тип стремится только к символическим горным вершинам? Нет, ему еще подавай там все удобства!

Сидней(меняя разговор, Элтону). Между прочим,

я договорился с Мики Дэфо, что ты к нему придешь. Оп будет ждать тебя завтра в полдень в своей конторе. Надень галстук, покажи, что ты готов лобызать ему задницу, — словом, не заставляй его нервничать.

Элтон. То есть как это — договорился? Зачем? Чего ради я должен идти к Мики Дэфо?

Сидней. Надо. Больше некому.

Элтон. Нет уж, меня не посылай, мне не о чем разговаривать с такими людьми, как Мики Дэфо.

Сидней. Ты прав, ты не годишься. Абсолютно пе тот человек. От Ассоциации оптовой и розничной торговли мы получаем лишь половит рекламных объявлений, которые печатаются в пашей газете. Нет, нам нужен человек… (как бы нечаянно идет в сторону Уолли так, что последнее слово произносит, стоя перед ним) обходи-тель-ный.

Уолли. На меня не смотри.

Сидней. Почему, жирный кот, почему?..

Уолли. А почему ты считаешь, Сид, что можно всегда просить, просить и никогда ничего не давать?

Сидней(воздев руки). Да потому что, пока я не издох, моя образцово- показательная газетка будет…

Айрис. Ох, Сидней, газета, газета, газета!.. Долго ли она у тебя продержится, твоя газета? (Уходит в спальню, подбирая на ходу волосы вверх.)

Элтон. Что с ней творится последнее время?

Сидней(пожимает плечами). Кто ее знает? Может, она решила начать новую жизнь.

Уолли. Брось, это в ней греки чудят. Не знаешь, что ли? В ее душе восторжествовала врожденная трагедия.

Сидней(весь разговор предназначен для ушей Айрис). Она только наполовину гречанка, значит и трагична она только наполовину. Эй, Айрис, когда придешь, показывайся только в профиль!

Айрис. Ах, как вы все остроумны! (Кудахтающий сардонический смех.)

Уолли. А еще наполовину она кто?

Сидней. Ирландка и чероки. Я женат на единственной греко-гэльско-индийской дикарке, попавшей в рабство. Если только можно себе представить Айрис в рабстве… Покажи нам твой танец, девочка.

Айрис быстро выскальзывает из спальни, делает несколько на греческого танца мизерлу, который переходит в джигу, затем в шаблонное изображение индейской воинственной пляски и заканчивается неподвижной позой в духе Мэрилин Монро. После этого Айрис тотчас же убегает.

Всему, что она умеет, научил ее я. Слышали бы вы, как о пей говорила моя мать. (И конечно, неизбежное.) «Я же совсем не против гоев, Сид, она славная девушка, но все-таки в рис она кладет слишком много жиру. Да еще бараньего. А желудок? С кукурузными хлопьями! Это же комом ложится».

Уолли(кивая на дверь, за которой скрылась Айрис). Как с театром? Что-нибудь наклевывается?

Сидней(шепотом,

поднимая руку, чтобы отвести эту тему). Тс-с! И не заговаривай!

Элтон(перелистывая книгу, лежащую перед ним на низком столике). Одна из твоих бед в том, Сидней, что у Торо ты восхищаешься не тем, чем надо.

Сидней(сидит в кресле спиной к Элтону, заложив руки за голову). Откуда ты знаешь, чем я у Торо восхищаюсь и чем не восхищаюсь?

Элтон. Да по твоим пометкам. (Расхаживая по комнате, начинает читать вслух; поначалу старается придать словам издевательский оттенок, утраивая букву «р» и т. д., но затем это уже ему не удается — быть может, потому, что слова эти трогают даже его. Он читает, и мы начинаем замечать знакомые оттенки и интонации в его голосе, хотя не сразу угадываем, что это такое.) «…В самых студеных, не защищенных от непогоды местах расцветают самые теплые и добрые чувства. Холодный пронзительный ветер сметает всю плесень, и ничто не может противостоять ему, кроме того, что песет в себе добро. Во всем, что мы видим в таких студеных, не защищенных от непогоды местах, как горные вершины…» Видишь! Вот оно, твое стремление к горным вершинам!

Айрис проходит в кухню, приносит миску с гороховыми стручками, принимается их лущить.

«…есть здоровая чистота, вызывающая в нас уважение… Мы вдыхаем бодрящий, очищенный воздух… и мы склонны остаться здесь на долгое время, чтобы порывы ветра проносились сквозь пас, как сквозь безлистые деревья, заставляя нас привыкать к суровой зиме; мы словно надеемся таким образом обрести ту чистую и несокрушимую силу, которая будет поддерживать нас во все времена года».

Сидней осторожно и чуть-чуть вызывающе отбирает у него книгу, захлопывает и ставит на полку, потом снова садится и глядит в пространство.

Уолли. Ладно, а как насчет прочего у Торо, дружище Сидней? Что скажешь о высоком общественном сознании Торо, того Торо, который однажды стоял за решеткой тюремного окна, когда святой из святых мистер Ральф Уолдо Эмерсон, проходя мимо, спросил: «Генри, как вы оказались там, внутри?» А Торо, который попал «внутрь» за протест против зла тех времен, поглядел на него и сказал: «Нет, это вы ответьте, как вы оказались снаружи?»

Айрис, слишком хорошо зная Сиднея и чувствуя, к чему идет дело, начинает тихонько напевать «Боевой гимн республики».

Сидней. Прекрати.

Элтон(хладнокровно нанося смертельный удар). Почему, Сид? Она права… Уолли, перестань молоть чушь! Не распускайся, старик. Ты «млеешь»! Ты «преклоняешься перед человеческим духом»! Ты «выставляешь напоказ свои чувства». Разве ты не знаешь, Уолли, что «читателям» (указывает на Айрис) «этого не нужно». Что огромной «темной массе» (указывает на окно) «этого не нужно». Больше того, выдохшийся мятежник (указывает на Сиднея) не может себе этого позволить Так что не трать силы, Уолли: он оплакивает свое отрочество. Уйдем, пока он не всучил тебе полторы сотни бокалов. (Встает.)