Пламя Этерны
Шрифт:
— Нет. — Ринальди поднялся. — Мне и впрямь не осталось места в Кэртиане. Я бы выбрал смерть, но это слишком слабое наказание за то, что я натворил. Я чуть не погубил свой мир здесь и буду вечно защищать его на твоем Рубеже,
— Он будет твоим. — Ада подошла к спящему художнику и положила ему руку на лоб. — Диамни Коро забудет все, что связано с тобой, и вернется в Гальтары. Он видел Этерну. Если он настоящий художник, он ее нарисует, и это будет его высшим счастьем и высшей наградой. Ты готов?
Ринальди заставил себя подняться. У него в этом мире осталось лишь, одно дело. Последнее. Эпиарх взял меч Эридани,
Меч Раканов принадлежит Кэртиане. Когда Диамни проснется, он его увидит и вернет Эрнани. последнему из братьев, оставшемуся в живых, потому что он, Ринальди. тоже умер, умер, узнав правду о себе. Эпиарх повернулся к не скрывающей торжества аде.
— Я готов. Не будем задерживаться!
17. Эпиарх
Лорио приказал подавать завтрак прямо в зал Литид, из которого они не выходили все эти безумные дни. Эпиарх-наследник что-то ел и пил — только для того, чтобы Борраска в очередной раз не принялся напоминать, что и кому он должен. После завтрака они уже вдвоем с Лорио в очередной раз попытались уговорить Беатрису уйти, та лишь покачала головой, и ее оставили в покое. Затем опять были дела. Повседневные дела, которыми анакс занимается куда чаше, чем объявлением войн и разоблачением заговоров. Деньги, дороги, вспомоществование семьям погибших, восстановление разрушенных домов, раздача вина и хлеба... Солнце достигло зенита, тени, черные и короткие, жались к отбрасывавшим их предметам, как испуганные щенки жмутся к ногам хозяина. Солнце, птицы, цветущие деревья, облака в высоком небе, как же они жестоки в своей равнодушной радости! Это была жизнь, казавшаяся такой недостижимо прекрасной, когда город Ветра и город Волн крушили Изначальные Твари и озверевшие люди.
Беда отступила. Гальтары еще не скоро залечат полученные раны, но Цитадель уже обрела свой обычный вид, и эта обыденность казалась оскорбительной. Эпиарх-наследник понимал, что нужно благодарить Абвениев, что все кончилось так, а не иначе, но повседневная суета каждой мелочью напоминала о братьях и о том, что, если Эридани не вернется, Эрнани Ракану придется стать тем, кем он стать не может.
Снова пришлось есть, и снова Эрнани не смог бы ответить, что было подано на обед. После полуденной трапезы Борраска уехал в город, и настала тишина, нарушаемая лишь воркованием мохноногих ливкадских голубей, блаженствовавших на освещенном солнцем карнизе. Эрнани сидел в кресле, принадлежавшем Эридани. а Беатриса заняла место Ринальди. Вряд ли женщина это знала, хотя, если подумать, что значит место...
В окно влетела бабочка — крупная, желто-черная, со странными острыми выростами на нижней паре крыльев. Или махаон, или падалидий, они очень похожи. Диамни сказал бы — мастер хорошо разбирается в цветах, травах, птицах. Только бы Коро был жив. Городу Ветра досталось больше всех, а когда стражи стучали в дом Лэнтиро Сольеги, там было темно, тихо и мертво...
— Который час? — еле слышно спросила Беатриса.
— Два часа пополудни. Твой супруг скоро вернется, но не лучше ли...
— Нет. — Голубые глаза блеснули, напомнив о неистовой эории, в праведном гневе
Эрнани не спорил — не было ни сил, ни желания. Вернулся Лорио, рассказал, что творится и Гальтарах. Город Ветра и город Волн залечивают раны, абвениаты и стражники ходят по ломам — первые утешают и врачуют, вторые рубят руки и головы мародерам и убийцам. Хлеба, мяса и фруктов хватает,
Эрнани не спросил о братьях — будь известно хоть что-то, Лорио сказал бы, но Беатриса была женщиной и не удержалась.
— Твои люди стоят у всех выходов? — Голосок эории выражал озабоченность и надежду.
— Разумеется, — пробормотал Борраска и тотчас заговорил о другом: — Хорошая новость. Эрнани. Художник Лэнтиро жив и здоров. Можешь представить, мастер выгнал всех слуг, закрылся в комнате под потолком и работал. Великий Сольега даже не знал, что творится в городе! Мастера Коро в Гальтарах не было — учитель отправил его рисовать воду и скалы, так что он, без сомнения, жив.
Значит, хотя бы один из тех, кто ему дорог, уцелел. Диамни много рисовал братьев, пусть напишет портрет, на котором все живы и счастливы. Теперь размолвка с учителем казалась Эрнани пустой и детски глупой. Последние дни все они не походили сами на себя, все бежали от правды, кто куда мог. Что удивляться тому, что художник пытался уйти в свое искусство.
— Эрнани, — Лорио с тревогой наблюдал за наследником, который очень боялся стать анаксом и почти не сомневался, что уже стал им, — тебе надо отдохнуть.
— Я не стану пить сонное зелье, а без него мне не уснуть. Я уйду, только когда не останется надежды.
Лорио кивнул и отошел. Они о чем-то пошептались с Беатрисой, скорее всего, о том же самом, потому что эория покачала головой и откинулась на резную спинку. Снова приходили какие-то люди — докладывали, спрашивали, просили...
— Мой эпиарх. — высокий белокурый воин, чем-то похожий на Ринальди. наклонил голову и приложил руку к сердцу, — пришел мастер Коро. Он принес меч анакса,
— Пусть войдет!
Меч Эридани? Откуда?! Как он оказался у Диамни?
— Мой эпиарх. — Диамни преклонил колени. Щеки художника покрывала короткая щетина, глаза ввалились. — Я провел последние дни у истоков Пенной реки, рисуя эскизы для росписи храма. Этим утром я увидел у выхода из пещеры меч. Видимо, его вынесла вода...
Художник развернул плащ, неистово вспыхнул вделанный в рукоять камень, лиловый и злой, словно глаз Изначальной Твари. Пенная река берет начало в пещерах, наверняка они связаны с лабиринтом. Об этом никто не подумал, потому что этим путем невозможно ни войти, ни выйти, но Абвении сочли неуместным оставить меч себе, они забрали только жизни. Сначала — одну, затем множество.
— Что с Эри... Что с анаксом?! — Беатриса была даже не бледна... Эрнани не рискнул бы подобрать слово, описывающее лицо эории. Не ужас, не боль, не страдание, не отчаяние — все это было слишком мелко и ничтожно. — Это я... — Беатриса куда-то рванулась, но Лорио ее подхватил. — Это я во всем виновата! Я должна была умереть, тогда анакс был бы жив... Все были бы живы!
— Успокойся, родная, — седой полководец нежно, но сильно прижал бьющуюся женщину к груди, — тебя вела честь... Ничего уже не исправить!.. Подумай о ребенке.