Пламя и крест. Том 1
Шрифт:
– Точно! – Крикнул один из гостей. – Представьте себе такого хама, господа, как он стоит перед адскими вратами, и, искренне благодарит Господа, что наконец там оказался.
Ловефелл покачал головой.
– Мне до боли жаль, что я не смогу увидеть это своими глазами, – сказал он, – но служба не ждёт. Не мешкая, я должен отправиться в Аахен.
– Ну, ну, как по вам видно, не очень-то легка императорская служба, – проворчал Бастард. Инквизитор прижал ладонь к груди.
– Но зато благодарна, – ответил он с улыбкой, – ибо какую можно иметь в жизни мечту прекраснее, чем смиренно служить Светлейшему Государю?
– Если кто-то любит мыкаться по бездорожью среди мятежников, то, наверное,
– У меня к вам только одна горячая просьба, господин Людвиг, чтобы вы отдали под мою команду несколько человек и выделили припасов хотя бы на пару дней.
Хозяин замка пренебрежительно махнул рукой.
– И только-то? Я бы вам небо под ноги бросил за занимательную историю, которой вы поделились. Тем более что и я сам смог добавить столь удачное её окончание. Моя госпожа приготовила также скромный гардероб для девочки Витлебенов.
– Покорнейше благодарю, господин Людвиг.
– Не за что благодарить. Там лишь кое-какие платьица, ибо сам я никогда не имел дочери, так что даже и поделиться было нечем.
Когда Ловефелл вместе со слугами уже следил подготовкой к поездке, выяснилось, что гардероб не так скромен, как представил это Бастард. По-видимому, слуги перешили женские платья, приспосабливая их к росту ребёнка, так как их набралось два больших сундука. А сама девочка была одета для путешествия в достигающий лодыжек шитый золотыми нитями адамашковый плащик с капюшоном, сколотый на груди золотой брошью. Светлые волосики были искусно уложены, руки обтянуты шёлковыми перчатками, а на ногах у неё были застёгнутые золотыми пряжками ботиночки из мягкой кожи. Инквизитор посмотрел с удивлением, когда увидел Анну-Матильду готовой к поездке, ибо она выглядела сейчас словно маленькая принцесса, изображённая императорским художником.
Седельщик Бастарда также подготовил специальной конструкции седло, в котором она могла спокойно сидеть на спине скакуна, ведомого одним из слуг. Девочка, по-видимому, узнала инквизитора, поскольку она улыбнулась и присела перед ним в реверансе, как подобает себя вести благородной госпоже. Ловефелл помог ей поудобнее усесться в седле, и затем они неторопливо, шагом, выехали через ворота. На этот раз уже через главные ворота замка, которые теперь никто не боялся открывать. Инквизитор увидел ещё крестьянина, закопанного в землю по самую шею, на котором сидели три откормленных вороны. Все они держали в клювах какие-то кровавые клочья, и вырывали их друг у друга со сварливым карканьем. Ловефелл сначала подумал, что крестьянин уже мёртв, поскольку тот не стонал и не кричал, но потом, когда одна из птиц поднялась в воздух, он увидел, что жертве зашили рот толстой сапожной нитью. «А интересно, почему стражники не захотели послушать, как он поёт», – подумал инквизитор.
Хозяин замка не только пожертвовал Ловефеллу пять человек хорошо вооружённой охраны, обязанной сопровождать его до самого Аахена, но подумал и о том, чтобы выделить Анне-Матильде служанку, поэтому вместе с ними ехала молодая весёлая девушка, которая, видимо, любила детей и умела с ними обращаться. Инквизитор не ожидал по дороге неприятных приключений. Недобитки, унёсшие голову от разгрома, могли напасть на человека, путешествующего в одиночку или лишь с одним спутником, но атаковать пятерых кавалеристов, одетых в кольчуги и вооружённых мечами и луками, не могло прийти в голову никому в здравом уме. Ну, разве что они наткнулись бы на какую-нибудь особенно большую толпу мятежников, однако таких толп, благодаря напряжённым усилиям имперских войск, уже, безусловно, не было. Приходилось сделать небольшой крюк и заехать в Трир, где Ловефелл хотел доверить Мордимера попечению начальника Академии Инквизиториума, потом их ждала долгая поездка
Академия Инквизиториума располагалась в пределах городских стен Трира, прямо у самых северо-западных ворот, называемых Воротами Ювелиров (потому как опеку над ними и прилегающей частью укреплений осуществлял именно цех ювелиров). Академия располагалась в большом двухэтажном здании из темно-красного кирпича, к главному зданию прилегали хозяйственные постройки: конюшня, склады, пекарня, курятник, полный домашний птиц и хлев, в которых, как было известно Ловефеллу, работали сами ученики. Ибо считалось, что не помешает, если кроме занимавших большую часть дня профессиональных занятий они помогут и в хозяйственных делах. В конце концов, умелый инквизитор должен быть человеком, умеющим справляться не только с пением религиозных гимнов...
Ловефелл хорошо знал Ульриха Куттеля, имеющего честь в течение уже без малого десяти лет занимать пост руководителя Академии. Это был человек жёсткий, суровый и даже несколько простодушный, но при этом хороший воспитатель молодых кандидатов в инквизиторы. Он был искренне привязан к своим ученикам, что проявлялось, в частности, в том, что он принуждал их к обучению, почти превышающему человеческие силы.
– Чем больше вы пострадаете здесь, тем меньше вам придётся страдать, когда вы отсюда уйдёте, – говаривал он.
Но он всегда заботился о том, чтобы ученики были хорошо одеты и сыты, а зимой не страдали от холода. Не позволял он также чрезмерно сурово их наказывать, что привело, среди прочего, к тому, что на протяжении десяти лет в Академии не был засечён насмерть ни один из мальчиков.
– Приятно видеть тебя в моих убогих стенах, Арнольд. – Куттель искренне обрадовался, увидев Ловефелла. – Ты как раз вовремя, сейчас будем садиться за ужин.
В Академии вековой привычкой было, чтобы все, как ученики, так и учителя, ели вместе в большой трапезной на первом этаже. Меню было разнообразным, а еда изобильной, и ученики отличались от учителей только тем, что вторым было разрешено пить вино во время еды, в то время как первым его приходилось сильно разбавлять водой. Ловефелл с удовольствием наблюдал аккуратно одетых, здорово выглядящих и дисциплинированных мальчиков. Младшему могло быть двенадцать лет, старший, наверное, приближался к двадцатому году жизни. Все они отличались естественной сдержанностью в словах и жестах и исполненной сосредоточенности серьёзностью.
Куттель представил гостя всем собравшимся (кроме Ловефелла за столом находился ещё один, одетый по форме, инквизитор), потом прочитали молитвы, а затем начальник Академии любезно попросил Ловефелла, чтобы он рассказал всем о крестьянском восстании и его поражении.
– Ибо и мы здесь жаждем новостей из внешнего мира, – пояснил он. – И, хотя мы уже много знаем об этих несчастных событиях, мудро будет услышать о них от очевидца, который имел честь быть на этой войне глазами и ушами самого Светлейшего Государя.
Куттель намеренно не стал представлять Ловефелла как инквизитора, зная, что тот слишком часто участвует в тайных миссиях, чтобы он захотел, чтобы его реальная профессия стала широко известна. Так что Ловефеллу в очередной раз пришлось рассказать о битве, но на этот раз он нарисовал картину гораздо шире, сосредоточив внимание на причинах и последствиях восстания. Позже пришлось ещё отвечать на многочисленные вопросы (самый глупый касался техники нанизывания Витлебена на вертел, а один из умнейших – связи между восстанием и спекулятивной торговлей зерном, которую вели венецианские картели), так что ужин затянулся до позднего вечера.