Пламя и пепел
Шрифт:
Чем дольше я смотрела на них, тем больше понимала, что если даже сама церковь не всегда была достойна своей религии, то уж то, что делается от имени Божьего в миру, есть лишь личное деяние каждого причастного. И оно целиком зависит от его собственных представлений о вере и чести, сострадании и справедливости. Фридрих считал справедливым пытать и убивать людей лишь потому, что они не оставляли своей веры — и не разделяли его собственных взглядов. А Вильгельм, его соратник и помощник, не оценивал людей по их вере — он просто смотрел на них уже как на свою собственность, пока не усмиренную и непокорную. Многие же вовсе не считали здешних жителей
Закончив трапезу и беседу с рыцарями, Фридрих направился в свои покои. Снова я следовала незримым призраком за ним по длинным узким полутемным коридорам — как игрушка на колесиках, которую ребенок тянет за собой на веревочке. Сатх, по крайней мере, предавала лишь себя и меня — эти же люди несли разрушение и смерть, сами чернили образ своего Бога. Мне захотелось закричать, остановить их, сжечь дотла их крепость, сделать хоть что-то — но я оставалась немым наблюдателем. Зачем, зачем я здесь оказалась?
Фридрих, уже без кольчуги и плотного чехла, в одной рубахе, толкнул дверь в конце коридора, и я увидела улыбающееся ему женское лицо — оно сияло радостью видеть любимого. Фридрих зашел, небрежно откинув плотную штору, наполовину скрывавшую дверной проем, и, уселся в низкое деревянное кресло, вытянув ноги.
— Свет мой, я рада….
Супруг прервал ее. Он произнес, растягивая слова:
— Элла, ты изумляешь меня. Впрочем, чему я удивляюсь — видно, женщине, такой, как ты, просто не дано понять моего положения и ситуации. Проклятые язычники давят нас со всех сторон, не иначе, пользуясь силами своих идолов… Чему здесь можно радоваться.
— Фридрих, милый, прости меня за рассеянность, но я так рада, что в свободную минуту ты пришел ко мне. Но подожди, как же ты говоришь о язычниках, ведь Русь, я слышала, приняла крещение больше двух веков назад!
— Ох, женщина, не суди того, чего понять не в силах! Поганое язычество никогда не уйдет из этой страны, — Фридрих презрительно скривился, — каменные идолы разрушены, но целы они в их прогнивших душах. Однако мой долг — показать им истинного Бога, даже если для этого мне придется всех здесь отправить к праотцам! Может быть, это и есть единственное решение, ибо Господь наш не отправит в геенну невиновных, уже повернувшихся к истинной вере, но иноверцы, слепо поклоняющиеся камням и ветру, познают на себе Божий гнев!
Глаза Фридриха сверкнули, но в тот же миг голова устало опустилась на руку.
— А Ульрих все говорит мне, что нужно спешить, не то папское отпущение растает и уйдет с вешней водой…
Элла поднялась с ложа, на котором отдыхала после вечерней трапезы, и подошла к мужу, присела на пол рядом с его креслом и прикоснулась к его ступням.
— Фридрих, любовь моя, что ты говоришь мне? Неужели твоя рука поднимется карать невиновных, уже по своему разумению посвятивших душу Христу? Обагрившись их кровью, моя душа, не станешь ли ты сам величайшим грешником? — в глазах девушки стояли слезы. Мне не нужно было видеть ее мысли, чтобы понять, как боялась она за своего супруга. И то, что не человеческого суда страшилась эта хрупкая девушка, тоже было ясно, как божий день.
Фридрих отбросил ее руки и стремительно встал. Теперь в его взоре сверкали настоящие молнии.
— Да понимаешь ли ты, с кем ты споришь? Не только со мной, командором Тевтонского ордена, но и с самим папой,
Он вышел из спальни своей супруги, а через минуту туда вошли трое воинов в крепких кольчугах. Как-то растерянно переглянувшись, они по знаку своего предводителя подхватили под руки несчастную Эллу, так и застывшую на полу у кресла, подняли на ноги и повели прочь по коридору.
— Фридрих! — ее отчаянный крик гулко разнесся среди каменных стен, — Неужели ты… — Элла замолчала, и несколько секунд спустя, совсем уже исчезнув из поля зрения своего супруга, а вместе с ним и моего, шепотом добавила, — Ты будешь жалеть, потом, обязательно будешь… Но простить тебя будет уже некому. И потому… я прощаю тебя сейчас, любимый мой, жестокий Фридрих.
Я смогла услышать эти слова, но стоявший рядом мрачный, но твердый в своей решимости рыцарь не слышал ничего. В его глазах светилась холодная ненависть. Близкий к нему человек оказался предателем — а предателей командор не прощал.
Мне захотелось вырваться из плена чужой воли, напряжением всех сил снова почувствовать свое тело и свою магию, встряхнуть закоснелого в своих предрассудках Фридриха, остановить двух солдат и спасти Эллу — но ничего не удавалось. Я почувствовала, что никогда, до самого конца своего существования, каким бы длинным или коротким оно ни было, я не забуду этого.
Снова словно кто-то невидимый накрывал все вокруг темным покрывалом, и я поняла, что мне ничего больше не увидеть здесь. Эта клубящаяся неестественная темнота разозлила меня — сколько еще я буду ходить у них на поводке? Всеми силами я вцепилась в последнюю увиденную сцену — темный коридор древнего замка, мужчина с гордо поднятым подбородком у деревянной двери, длинными намозоленными пальцы его неосознанно искали рукоять меча, словно последний свой оплот. Не пойду, повторяла я, не исчезну — останусь. Останусь и своими глазами посмотрю, что станет с Фридрихом и Эллой, и сделаю все, чтобы попытаться помочь несчастной.
Но перед глазами продолжала клубиться зыбкая темнота, хоть и тянулось это на сей раз дольше. Чувствуя, что меня уже ждет очередное путешествие во времени, если только это не было плодом фантазий похитителей, я мысленно с тяжелым вздохом закрыла глаза и отпустила уходящий в никуда древний замок, укрепление тевтонцев.
Успела только подумать, что все же это был хороший знак, и я хоть немного задержала навязчивую смену декораций. Меня окончательно накрыла темнота, а через секунду я поняла, что нахожусь в обыкновенном современном сельском домике. Почти современном.
Глава 15
— … я же только что тебе объяснил!
Двое стояли на тесной кухоньке, у самого окна. Мужчина, нарочито всплеснув руками, отвернулся от женщины и уставился в окно, всем своим видом показывая, что разумные аргументы уже исчерпаны, и сказать больше нечего. Я поняла, что опоздала к началу заготовленного для меня «представления», пока пыталась задержаться в замке. Что ж, тем лучше — мне уже до тошноты надоело переноситься туда-сюда, словно безвольному перекати-полю по велению порывов ветра, и пусть мистер Фаул поморщится, наблюдая, как я хотя бы на йоту укоротила это путешествие. Я была уверена, что он наверняка наблюдает за мной из той темной пещеры, где меня грубо вышвырнуло из реальности.