Пламя моей души
Шрифт:
Радим её не понимал. Не понимал того, что за годы эти в душе её могло многое поменяться. И потому серчал на неё сильно. Только Леден, кажется, оставался и вовсе безучастным к распре, что зародилась между братом его и мужем Елицы. Он только вещи свои проверял, чтобы ничего не забыть, да поглядывал на них время от времени, пока те едва паром из ноздрей друг друга не обжигали. Но и понятно становилось, что завяжись что потяжелее, чем обмен грубостями — он непременно вмешается. И стоило только обратить на него взор, как в душе помалу успокаивалось. И хорошо, что не смотрел он в ответ — иначе спокойствие это обернулось бы в груди, наоборот — смятением. Уж после всего, что было волей их или неволей, против которой идти никаких сил ни у неё, ни у него, получается, не оказалось. Да только что ж теперь с этим делать, если одного взгляда на Ледена становилось достаточно, чтобы вспыхивало в памяти всё до мелочей? Да что там взгляда — уже того, что неподалёку он сидел, чуть повернувшись плечом ко всем, словно отгораживаясь.
— Коль хочешь морду мне расквасить, так попробуй, — ответил на последнюю угрозу Чаяна Радим. — Да только я прав тут, как ни крути. И коль вина моя в том, что Елица себя вдовой столько лет считала, так вину эту я перед ней искуплю.
— Не виноват ты, Радим, — всё ж сказала она.
Не хотелось новых споров и ругани. Муж посмотрел на неё искоса и вновь отвернулся. А после вышел из избы, едва дверью не грянув.
— Не потому ли ты не хочешь в Яруницу возвращаться, что дочка там старостова поруганная тебя поджидать станет? — удивительно едко прозвучал в воцарившейся тишине голос Ледена, который молчал всё это время.
Он поднял взгляд от своей седельной сумы, которую только что закрыл, уложив всё нужное, и обжёг брата лёгкой насмешкой в нём.
— Поруганная? — покачал головой Чаян. — Коль девица сама на ложе приходит, сама ластится, то чем же я её обидел, когда дал ей то, что она хотела? Или не так, скажешь? Не так у тебя было с Вышемилой?
Леден только уголком рта дёрнул. Елица вдохнула, да воздух словно в тинёте какой запутался, что горло её обволокло. Застрял, ворочаясь комком и как протолкнуть его дальше — непонятно. Только давиться оставалось, не показывая никому вида. Знала она многое о том, что Ледена с Вышемилой связывало, а о таком и подумать не могла. А может, просто не хотела: не успели долететь до неё слухи, что неизменно рождаются в любом доме, где много глаз и ушей, не рассказала ни о чём боярышня сама. И вот теперь их с княжичем близость оказалась ещё одной неприятной неожиданностью — не смертельной вовсе, но расшатывающей и без того ненадёжную опору под ногами.
Кажется, Чаян всё заметил, хоть Елица и не шевельнулась, не моргнула даже. А как взглянул на неё — так и вовсе шея его побагровела. Но это всё, чем выдал он свой гнев, ещё пуще вскипевший.
— Ты Вышемилу не трожь, — чуть поразмыслив над его ответом, буркнул Леден. — Не свезло ей со мной. До беды довёл. Да постараюсь до большей не довести.
— Женишься, чтоль, всё же? — фыркнул старший.
А тот только голову чуть повернул в сторону Елицы, и взглянуть как будто хотел на неё, а то и сказать ещё что-то, да не стал. Только поднялся, взвалив седельную суму на загривок, и пошёл во двор.
Елице и с Чаяном говорить больше ни о чём не хотелось. Закончили они с Боянкой тихой, что трава в безветрие, сборы и вышли из избы, в которой, признаться, уж и находиться было противно. А вот роща, что кругом росла, встретила приветливо. Ворожила как будто кругом, колдовала, переплетая тонкие нити лучей с листвой округлой. Струился бледный, готовый в любой миг погаснуть, свет Ока по стволам зеленовато-серым осин, стекал к земле и расплёскивался брызгами по всему двору, по стенам сараев и житницы, по хлеву, где слышался топот тихий встревоженных животин.
И так мерзко вдруг стало, словно затхлостью пахнуло по горлу — так скверно всё здесь обернулось. А казалось ведь кому-то, что жила здесь раньше семья в ладу и любви — а теперь всё порушилось. И никто не узнает точно, что случилось, и что держи ещё несколько зим Димина своего мужа под чарами — и он чахнуть бы стал. От такой волшбы никому хорошо не делается.
Выкатил Радай телегу, остановил прямо перед женщинами. Да Елица нынче решила снова верхом ехать. Боянка запрыгнула в повозку, уместила у ног пожитки какие дорожные, раскинулась вольготно — всей лавке теперь хозяйка. Только Елица за повод схватилась — и коснулись пальцы крепкие локтя, чуть подтолкнули, помогая. Она вздрогнула было от ощущения знакомого, волнительного. И обида непрошенная тут же колыхнулась в груди снадобьем вязким. Она покосилась на помощника и едва не выдохнула разочарованно — рядом Брашко стоял — не Леден. От улыбнулся слегка смущённо, а после руку её отпустил и к товарищу на облучок сел, пока все на местах своих устраивались.
Вышли из-за избы и мужчины, друг на друга вовсе не глядя и не разговаривая. Безмолвно поднялись в сёдла и выехали вперёд, по тропе среди высоких трав и цветов мелких, нежных, что уже клонили головки к земле под крепчающим ветром.
— Кабы дождь не разразился, — задрав глаза к небу, проворчал Радим, словно и сам Сварог был виноват перед ним.
Чаян посмотрел на него с укором: разве путникам бывалым гоже опасаться какого-то дождя? Он в дорогу — и вовсе благая примета. Значит, будет путь удачным, минуют многие препоны и неприятности.
— Мимо протащит, — не поворачиваясь даже к Радиму, ответил Леден.
И тот смолк снова, пропустил княжичей вперёд, а сам рядом с Елицей поехал. Теперь полдня до Яруницы добираться, а там — дальше. Может, и домой скоро доведётся вернуться, если закончится всё. Признаться, Елица и подумать не могла, что придётся к усыпальнице матери наведаться. Но теперь твёрдо уверена она была, что ответы, которые ещё судьба им подготовила, нужно искать там. Много лет прошло, земля, что укрывала её, уж почти камнем обратилась, поросшая густой травой, прибитая дождями. Но верить только и оставалось, что удастся на месте том что-то почувствовать, услышать.
Вспомнив о том, поразмыслив, Елица и не заметила, как упёрлась взглядом в спину Ледена, прямую, сильную. Он покачивался слегка в седле, отчего между лопаток его, по плечам, перекатывались мягко мышцы — даже под рубахой видно. Как поймала себя на том, что любуется им открыто — того и гляди Боянка похихикивать начнёт — Елица тут же взор в сторону отвела. Да наткнулась им на Радима, который уж, верно, давно за ней наблюдал. Тот ничего говорить не стал, не стал колоть подозрительностью и ревностью, на которую, чего уж скрывать, имел право. И Елице — страшно признать — не было стыдно. Напротив, то, что случилось между ними с Леденом, не давало покоя до сих пор. Давило необходимостью высказать больше, чем уже было сказано, вытрясти из него душу вместе с правдой о том, что он думает делать дальше. Неужели просто забыть?
Елица тряхнула головой, пытаясь вымести из неё ненужные, тягучие, словно кисель горячий, мысли. Чего гадать? Княжич всё дал понять — ему лучше в стороне от неё. И ей, наверное, тоже. Только почему так тянет в груди, словно жилы какие скручивает — и болью отдаёт в самую глубину нутра?
Скоро Боянка прикорнула, свесив голову на грудь — навалилась на борт телеги плечом, тихо вздохнув. Помолчав вдоволь, братья свели коней своих ближе друг к другу и заговорили о чём-то неразборчиво. Как и отроки на козлах. Показалось, прозвучало в разговоре княжичей имя стрыя мельком. Видно, и они чувствовали скорое окончание их мытарств общих — а там им тоже домой возвращаться, забирать то, что по праву крови им положено.