Пламя моей души
Шрифт:
— Видишь, поплатился я, Елица, — вздохнул княжич, садясь рядом.
Леден хмыкнул громко, не сводя взгляда с неё пытливого, острого, словно кромка ледяная. Он резал на куски этим взглядом всегда. С самого первого дня, как встретились. И чем дальше, тем порезы становились всё глубже. Чаян не ранил так своими словами и поступками. А Леден и молчал, кажется, и не подходил почти — а всё равно терзал.
Елица повернула голову к старшему Светоярычу, окунулась в тёплые серые воды его глаз — словно залечила рубцы свежие. Так виновато он смотрел, с таким сожалением — что и хотелось-то злиться, не верить ему, а не получалось. Слегка успокоив взволнованное сердце, она встала и покинула избу. Застала ещё у себя Озару, которая сидела у печки и тряслась мелко, словно не лето тёплое на дворе было, а лютая служа. На коленях держала она кружку опустошённую, смотрела перед собой неподвижно. Боянка хлопотала, застилая лавки на сон, и косилась на девицу опасливо. По лицу её пронеслась облегчённая улыбка, как увидела она возвернувшуюся княжну.
Озара тоже ожила, вперилась в неё с ожиданием и, видно, по лицу поняла, что всё окончилось не так скверно, как она успела себе напридумывать.
— Иди домой, — бросила ей Елица. — А то ещё отец тебя потеряет — только хуже станет.
Не хотелось ни о чём с ней говорить, ничего объяснять: от отца всё узнает. Та и спрашивать ничего не стала — поставила кружку на стол и ушла спешно.
Так недолгий спор с Макушей вымотал — только и осталось, что спать поскорей улечься. Боянка предупредительно подогрела воды к умыванию и рубаху чистую на ночь достала. И только накрывшись одеялом тонким и смежив веки, Елица вспомнила, что не знает, когда вернулся Радим и о чём со знакомцем своим договорился. Да уже всё равно было — чай, не маленький.
Только долго поспать не удалось. Ворвался в сладостную мглу сна сначала шум отдалённый, затем и рокот голосов — встревоженных, громких. Огонёк тусклый пробился светом сквозь сомкнутые веки. Елица вздохнула, прикрывая лицо ладонью, надеясь втайне, что это просто обрывок сновидения. Но нет — гомон только возрос, топот торопливый окончательно выдернул в явь.
— Буди княжну! — резкий приказ заставил и вовсе встрепенуться.
Елица села, натягивая одеяло до подбородка: перед ней, всего в паре шагов стоял Леден, растрёпанный, злой, что шершень. Чего-то голос и звучал гудением в голове сквозь сон. За спиной его, сжимая в руке светец, стояла Боянка, уже собираясь, видно, его останавливать.
— Мужа твоего притащили, — дюже нахмурив брови, бросил княжич и назад повернул. — Полудохлый. Но не ранен никем, кажется. Думаю, ты поймёшь, что с ним.
Боянка только в сторону успела отпрыгнуть, пропуская его. Спохватилась быстро, подала Елице плащ — плечи накрыть — хотела и сама за ней увязаться, да та остановила её.
Леден уже почти дошёл до мужицкой избы, как Елица его нагнала. И показалось, серчает на неё за что-то, хоть ей впору обиду таить на него. Да пустое это всё: не ко времени выяснять и спрашивать, отчего он и смотреть на неё не желает.
Внутри оказалось шумно и немного суетно. Хлопотливый Брашко всё ж хотел, видно, чем-то помочь, но не знал, чем, и оттого выглядел растерянным, стоя посреди хоромины и не зная, куда себя деть. Радай сидел на своей лавке, поглядывая на всех сонно и зло. Только Чаян о чём-то говорил с мужиками, которые, видно, Радима и притащили. Тот лежал теперь недвижимый на лавке, самой дальней от печи и выглядел даже не хворым, а и вовсе мёртвым.
— Вы точно брагой его не напоили вусмерть? — Чаян кивнул вошедшей Елице и снова отвернулся.
Ярунчане забубнили обидчиво, что де нашли его вообще на улице, а уж что с ним теперь делать будут да как в себя приводить, это дело не их. А после к двери направились, один за другим обшаривая едва одетую Елицу взглядами. Она подбежала к лавке, где лежал Радим, присела на край, вглядываясь в его спокойное и бледное до зелени лицо. Почти неосознанно она зашептала заговор, открывающий все силы его, дающий почувствовать переплетение живы и направить в нужное русло. Начала — и едва не ахнула. Думала ведь, что со смертью Димины сошли все чары с Радима, а оказалось, что, угодив в мир Навий, она за собой теперь и мужа тянула. Ведь он, как ни крути, связан с ней обрядом: сильным, свершённым на том самом капище — а значит и крепким. Гораздо крепче обычных. Ещё и соитием он был сомкнут, похоже. От мысли такой невольный жар к щекам бросился, словно довелось ей подглядеть воочию, как муж её с другой любится.
— Так что с ним? — от прозвучавшего над плечом голоса Ледена Елица едва на месте не подпрыгнула.
Моргнула невидяще и голову к нему повернула. Смотрел он спокойно: верно, здоровье Радима совсем его не беспокоило — просто интересно было, отчего тому вдруг дурно сделалось.
— Приворот не отпускает.
Княжич обернулся к брату, который близко не подходил и ничего не спрашивал. Да и чему удивляться: до жизни мужа Елицы, который и без того как будто мёртв был, сейчас нет никому дела. Помрёт — только плечами пожмут. Не было его — да и не надо.
И оттого злость страшная обуяла, хоть и понимала Елица всё. Понимала, что за соперника Чаян Радима держит теперь, а она только пуще всё усложняет тем, что обручье ему не отдала. Да не могла она рубить сгоряча, в себе так и не разобравшись, не поняв до конца, чьему велению следовать: разума или сердца. А возьмись размышлять над тем — так всё недосуг, что-то да случается не вовремя.
— Так ведьма, кажется, померла, — развёл руками младший Светоярыч. — Своими глазами видел, как прахом обратилась.
— А чары её на нём остались некоторые, — Елица махнула Брашко, подзывая. — Я не заметила тоже. По незнанию.
Тот подбежал и выслушал наказ раздобыть у баб местных аира болотного и пустырника — сделать настой, что помог бы оборвать последние нити приворота, наложенного Диминой на Радима так давно, что уж въелся он в нутро его, словно хвороба какая страшная. Парень кивнул и умчался — не смотри, что ночь на дворе — а надо.
— Так почему на нас не остались? — всё не отставал Леден.
Как будто отходить не хотел и на шаг. Приглядывался всё подозрительно к Радиму — словно думал, что тот притворяется, а то и вовсе что худое задумал.
— С вами совсем другое было. Просто снадобье хитрое. А тут…
Она вздохнула и жестом попросила княжича отойти хоть немного. Давил он на неё своей близостью — что мысли все нужные разбегались — где уж на словах сильных сосредоточиться?
— Может, я могу помочь?
Но Елица только повторила взмах рукой и склонилась ближе к Радиму, рассматривая его и понимая, что отвыкла совсем. Отвыкла от его лица, от волос чуть вьющихся и всегда немного взлохмаченных. От дыхания его, от губ, с которых оно срывалось сейчас слишком спокойно. И вспомнить бы, как целовал её когда-то, как блуждать мог руками полночи по телу её — чтобы больший вес заговору отворотному придать — а не могла толком. Или не хотела? Не хотела больше былое ворошить, не хотела взывать к памяти тела: померкла она тоже давно.