План D накануне
Шрифт:
— Там снаружи сейчас день или ночь?
— Не знаю, потерял счёт времени.
Она, кажется, закончила с карцером, но не спешила его возвращать.
— Ты узник?
— По политическим мотивам.
— Ох уж эта большая политика.
Она выжала тряпку, водрузила её на швабру и поставила ту к стене, тяжело проковыляла к столу и присела на походный раскладной стул; расслабила спину, потом отчасти сбросила напряжение сама, похоже, что вытянула ноги, хотя там могли быть и какие-то рычаги.
Он ждал, неотрывно
— Точно, вы, насколько я понимаю, кое-что в этом смыслите.
Она посмотрела на него как-то странно, не может быть, но пронзительно, печально, не может быть, но, кажется, она узнала его будущее или глубину морального падения. Он почти смутился, панцирь из цинизма пошёл трещинами, и оттуда заструились наружу и свет, и тьма, увеличилось подозрение, что всё это подстроено, что она сама хотела на него посмотреть, как минимум… а то и пожалует сто рублей, нет, долларов или переведёт служить к себе под крыло.
— Кстати, какой тайный советник, тёмный аналог Фредерикса, нас так снабдил сардинами? — слишком грубо, испугавшись своей реакции, вдруг выдал он.
— Николай Павлович Петров, полагаю.
— Это собирательный образ русского мздоимца?
— Нет, это председатель Второго департамента Государственного совета.
— Так я и думал. Вы из их шайки? Из кружка внепартийного объединения?
— Нет, раньше прибиралась в Академии генерального штаба.
— Пожалуй, предпочту поверить. Там, снаружи, кстати, чего-то похожего и ждут, — он резво поднялся на ноги, голова немного закружилась, и два шага вперед оказались весьма неуверенными.
— Полегче, а то вот тут, например, расстановка постов, вот тут толщина стен с пристройками и дворами, канализация, считай, что её там нет, количество аптек и трамвайных вагонов, — в зависимости от расстояния, разделявшего их, она казалась то старше, то моложе.
Вот оно, информация высвободилась, сменила хозяина, упала в цене. Подумать только, трамвайные вагоны в Иордани, небось, списанные из Петербурга, но потом, безусловно, модернизированные весьма противоестественно. Он оторвал взгляд от макета.
— Что за сумасбродная служба отдаёт эти сведенья вам?
— Приходит по почте.
— А это точно не деза, как весь мир?
— Ты там никого, случайно, не выследил?
— Да много кого. Не станете возражать, если я посмотрю эти схемы, ведь тогда, не маловероятно, я буду наказан ещё больше?
Она, похоже, уже пришла в себя, явление миновало, но всё равно чувствовалось,
— А почему здесь с краю пустое пятно?
— Черта еврейской осёдлости мерцает.
— Слушайте, кстати, а они сейчас в кого верят?
— В частности в Иордани в того, кто в этом даже не нуждается.
— Вы про пантеон этих свальноэпикурейцев? Которые осязаемы верующими как никто?
— Ну, это свойство у них не основополагающее.
— Свойство, это вроде как грех?
— Вроде как порок.
— А ведь они же ещё и отцеубийцы, вот жаба, а сами издевались над патронами правоверных и православных.
— Не тебе судить богов, мальчик. К ним нужна линейка с верстами.
Скорее всего, она имела ввиду, что вне их вялоплещущегося сознания тяжело оказаться, пусть здесь и постреливают, а раньше и покидывали копья, но люди приобретают вещи, пьют напитки, число разновидностей которых превышает количество букв в любом стихотворении Джона Донна, и борются с действительностью, даже если это закрытый гроб или необитаемый остров в окружении кладбища кораблей. А если бы не деятельная натура, пусть и проснувшаяся лишь однажды, то не было бы никаких божьих обязанностей и никаких трудных решений и потопов, и разрушенных башен с разницей в подходе, сверху или снизу начинать, с разницей в тысячи лет, и никакого удваивания объёмов.
— Но тогда бы и они стали никакие не боги, а чёрт знает кто, — задумчиво, проглядывая на свет некий график.
Это довольно странно, по крайней мере, анализируя их разговор теперь, спустя долгое время, и отдавая себе отчёт, что она признала в нём праправнука, а он в ней всего лишь возможность, сбитый с толку этим близким родственником, чьё имя было озвучено впоследствии, никого такого в их роду не имелось, а он помнил всех до прадеда Юсупа, собственно, его матерью, как понятно, она и являлась, он понял, что очень странной ему самому она не показалась. Поначалу, разумеется, да, но не впоследствии.
— Боязнь воскреснуть как главный страх Елисея Новоиорданского постулировался едва ли не всеми, кто погружался в это дело.
— Воскреснуть?
— Не такая уж это причуда, вот вам бы, всему разложившемуся, хотелось бы явиться на бал и узнать, что это венский, а не канун Дня всех святых?
В летописях тех лет и так, и эдак подавался один случай, невнимательный человек мог бы принять его за дюжину разных, но надо знать летописи, как знал их он. В чрезвычайно запутанных выражениях, вроде «бехом алафа ан бискуп на свой лад перетолмачил» или «пороки в мой поруб не имати говорено послуху а он сообедникам», сообщалось, что князь предпочитал не только женщин, но и отроков в исподнем.