План D накануне
Шрифт:
В. познакомился с Карлом в Пикардии, в 1468-м году, когда тот собачился с французским королём, во время всей этой докуки и проблем с восстанием Льежа, беспрерывными лизаниями ушной серы Филиппом Коммином, отчуждением Шампани, признанием того, что здравый ум отказывался, грабежами по санкции, нападениями из-за угла внутрь коридора и предательствами на всяких уровнях. При нём армия собралась с мыслями, прошлое признано неэффективным, покончено с расточительством, с блядями при дворе, содрана у богов артиллерия, наёмники стали получать контракты. Одной рукой он хлопотал о свадьбе дочери Карла Марии и сына Фридриха III Максимилиана, второй отбивался от наступления архиепископа Рупрехта, это не вполне успешно. Он имел отличные авансы делателя королей, но являлся скорее криптоделателем, сам не рассчитывая ни на столбцы дисков, ни на право решающего слова. Виатор не знал, отчего именно ему велели взяться за Карла, порочного и жестокого, особенно во время войн, то есть почти всегда.
Когда всё улеглось, в июньский день 1477-го года, по
В густом зимнем воздухе, отягощённом морозом, началом пурги и надвигающимся сумраком, раздался скрип петель. А. вышел из приземлившейся здесь когда-то телефонной будки посреди белой от снега равнины и приблизился к привязанной лошади. Препорочнейший субъект, воплощённая одиозность, он советовал и заверял рассчитывать на него во всех заговорах, о которых можно догадываться, был причастен почти ко всем падениям, что приходилось искусственно освещать. Нет-нет пойдёт выкопает нечто, нет-нет побесчинствует с передовой в общем им городе шайкой, до партизанского отряда в 1913-м по алиби он не дожил, к партизанскому отряду в 1813-м по алиби не родился. Наблюдатель, мутизмом приведённый в замешательство, парейдолией в восхищение либо в ужас, выдыхает. Он бывал серым кардиналом в археологических экспедициях, обнаруживал доселе не преподанные барским сынкам очерки событий в разное время в разных джунглях из разного рода материалов, рассказывал над шаром о них, не оставляя без внимания связь. Сначала всё выглядит безрадостно, это стандартные вводные, разогнать тоску и является первым резоном и вслед за тем мотивом, очевидный смысл, куда наталкивают, выливается, однако, в разное, как правило, принимает те или иные масштабы трассирующих хвостов над местностями более заселёнными, где хаос представлен воочию, только безлюдные российские просторы и не дают ему распространиться над всем конём. Чем дальше, тем меньше интересует то, что не причиняет вреда, всё такое изведано не один раз и помечено жёлтыми бумажками с липкой полосой, множество их носит ветер по бульварам. С давки похоронных цветов переход на давку в толпе желающих иметь себе, оттуда на татуировки на лице и силиконовые вставки под кожей на костяшках пальцев, оттуда на клуб тайно пиздящих друг друга, оттуда на клуб самоубийц, оттуда на клуб убийц, рыбная ловля с электричеством, попрание светлой памяти поэта, кадр медленно ползёт по комнате, пыль, запустение, оторванные клавиши от печатной машинки, игральные кости с отбитыми углами, резко очерченный свет из окна, радиатор на стене протекает, трос, регулирующий жалюзи, завязан в петлю и покачивается, в проёме мигает вывеска и буквы пропущены, веселье, по крайней мере, активности, они сведены в отдалённых друг от друга точках, бардаках, сосредоточениях, зонах свободного товарооборота, наклонных пляжах, скользящих на воздушной подушке досках.
Он подвёл коня к лавке, накинул упряжь. От основания хомута шла толстая верёвка, оканчивавшаяся петлёй, привязанной к колу. Лавка была снабжена двумя гужами, пронзёнными цилиндрами. К дублённому ветрами сидению прислонено игольчатое ружьё системы Дрейзе. Мотая часы здесь, он мог не ограничиваться стороной променада, только ему никуда идти не требовалось. Лёг на лавку, вложив голени в кожаные дуги, петлю накинул на шею, аналогично, ближе к подбородку и затылочной кости, верёвка исчезла под бородой. Перекрестился — проспорил митрополиту, — взял ружьё, сведя дуло в одну прямую с крупом лошади, нажал пальцем, ещё успел подумать, что оно, оказывается, стреляет не иглами.
Иоганн Фарина, окинув всё напоследок внимательным взглядом, удалился к ватерклозету. Доктор Гото Конзан из Эдо, Пётр I из Ингерманландии, но часто о ней вспоминал, из аббатства Пор-Рояль все монахи, Кандагар от Сефевидской империи, шведская армия к Днепру, город Бийск из безвестности, Копенгагенский союзный договор от понимания, Руфия Вуковар из жизни, как раз успела уложиться в промежуток, пока Фарину мучил понос от ртутной окромки.
Она сдалась в лаборатории. В химической начала XVIII-го века престиж зависел от размера перегонного куба. Сквозь него некоторое время смотрела, как за окном беснуется Кёльн. Карл Маркс мог бы в присущем ему стиле рассказать, как это бывает. Собор торчит, Fischmarkt [131] можно учуять за версту, церковь святой Урсулы прячет место преступления, руины преториума мечтают о Wiederaufleben [132]. Её основным качеством являлось занудство, и это налагало отпечаток на внешний вид, в душе же прямо сейчас вдруг образовался странный росток ликования. Недавно они опрыскали мир чем-то совершенно новым. Чем-то похожим на утро в Италии после дождя, бергамот, пыльцу на ботинках древнего римлянина, Mondlicht [133], падающий внутрь скалы, цедрат, след от рыбьего косяка, цветы восточной Гренландии, сгоревшую шерсть оборотня и апельсины, доставленные через море в бочке севастопольского ясеня. Если это не устроит демографический взрыв, то даст рухнуть установившейся статистике. Теперь свет в силах набросить на себя мускусную железу, общепринятую, возбуждающую внепропорционально, только дави грушу и направляй себе den Schritt [134] сопло.
Бродя здесь и лениво ассистируя, она невольно знала некоторые колбы. Красный цвет пугал, синий отвращал; она выбрала прозрачный, содержащаяся в том нитроза была в фаворе только у самых окольносмотрящих парфюмеров.
Внизу простирались рощи и трепетание воздуха, пронзаемого лучами, сквозь него виднелась уходящая ввысь чаша гор, покрытая лесом. Аббатиса Малгоржата Освенцимская поднялась на башню. В обрамлённых морщинами глазах стояли слёзы, в руках она всё ещё стискивала депешу. В той странным слогом, однако смысл оставался несомненен, сообщалось, что её возлюбленный погиб в битве с католиками, израненное тело его четвертовано и сожжено. Она воскресила в памяти образы отца Пшемыслава, сына Нестора, возлюбленного Ульриха, аккуратно уменьшила послание в восемь раз и спрятала за пояс. Встала в l'ouverture de la fenetre [135] и ещё раз посмотрела на фиал гор перед собой, невольно заворожённая.
Облака касались вершин сосен, крутили там химию, питались через эти трубки, хвоя вызревала, осыпалась, лезла новая, а заряженная перина уносилась аквилоном сочиться над горными озёрами, орошая край по выстраданной тысячелетиями системе, к тучности всего живого подмешивая обратную сторону природы, её закон бобины смертей, где в счёт не идёт, на скольких ногах жертва, зарывают её или глодают, думать, что вступил с этой матерью в контакт — минимум заблуждение, остался пожить? — ну так, примитивный взгляд туда, где из лимфоузлов коры, которые не более чем ретрансляционные точки, идёт ордер трясти, жечь, колоть лёд и сдувать атмосферу.
Анатолий имел честь полагать, что поднимать бунт сейчас значит уж слишком перебирать с самонадеянностью. На ветвях их семейного древа он шёл третьим. Первый умер в 1450-м. Второй в 1913-м. Третий пока был жив, но чувствовал, что попал в око очень плохой бури.
В одном месте из земли выходили рельсы. В десяти шагах от начала тех стояла толстостенная вагонетка, а полосатые существа забрасывали её землёй. Двадцать или тридцать, не беря во внимание человеческий рост, их можно было принять за подземных жителей. В промежутках за деревьями виднелось озеро, на зеркале помимо кругов от дождевых капель то и дело возникали головы, захватывали воздуха и исчезали, возвращая оспинный глянец. Он полагал, что это гриндилоу, которым нацистские врачи удалили жабры. У окна он раскручивал очередной психоредуктор. То надеялся на Verschwinden [136] полосатых фигур, то на дистилляцию гриндилоу, то мечтательно смотрел на белёную стену с воротами отсюда, то перебирал мембраны.
Служба, где ты ходил по краю во всех смыслах. Группа функционеров что ни день отбывала встречать эшелоны и втираться в доверие на самый короткий срок в мире. У сходивших там людей за пазухой лежали письма от родственников, в тех сказано, что они работают в полях и живут в санаториях и домах отдыха, кормят просто, но сытно. Отсев, баня, бочки с личными вещами, чтобы смотреть им в глаза на месте, и были такие, как он или как дети, или как колоды, с гребнем на исполнительность, вечная оглядка на целостность шкуры. Как-то так вышло, что сейчас они оказались на правильной для выживания стороне, требовалось лишь приложить имевшиеся силы, чтобы так и оставалось. Для начинающих сходить с ума предусмотрен отпуск. Опустевшие германские города везде поблизости, где царит сплин, зелёный свет, полумрак, вялые совокупления с певицами, заполненные точечно банкетные залы, агломерации под куполом, вдоль бортов автобанов течёт осклизлая информация, теперь уже осязаемая, но мало кто хочет к ней прикасаться.
Надзирательница, некая Гермина, успела влюбиться в него уже дважды, и это только за восемьдесят восемь дней. Он заказывал всё больше и больше психоредукторов, пока один вождь ещё не предал другого, из СССР. На ней же произвёл erster Test, как раз 1 сентября или под Рождество, в этот год Германия, кажется, напала на Польшу. В последовавшие дни полосатые фигуры набивали землёй всё больше и больше вагонеток. События в мире буквально нагнетались, сплющивая историю со всем тогдашним инструментарием не упустить. Германии объявила войну Великобритании и Франции с бывшими колониями, вскоре к их коалиции присоединилась ЮАР (Гитлер смеётся) и Канада (Гитлер морщится), бесконечные ноты о нейтралитете, капитуляция Гдыни, пала Варшава, Иосиф Сталин признан человеком года по версии журнала «Time» (Гитлер ausser sich [137]).
— Они влюблённые, что ли?
— Я тебя умоляю, они всего лишь идейные.
— Слушай, Тео, я давно хотел спросить, не влюблённые ли они?
— Тео ж только что спрашивал, ты что глухой?
— Я же сказал, нет.
— А ты откуда знаешь?
— Тео мне говорил.
— Наш диалог меня гнетёт.
— Я полагаю, Тео и надо послать, уж больно он хорошо устроился.
— Тео, пойди, стукни ему, сошлись на то, что нам нельзя покидать пост.
— Он скажет, что это не достойно спартакиста.