План D накануне
Шрифт:
В благословенной земле зима может повлиять на события разве что в сильнейшие зарегистрированные за сто лет. В Иерусалиме с одной стороны Храмовая гора, с самой глыбой, с другой — словно придавленный облаками Сионский холм, с третьей — Елеонская гора, на её склоне масленичный сад, у подножия — Гефсиманский, где его арестовали, по улицам снуют фарисеи и калеки, старики на балконах спорят, доказывая, что собеседник — ещё или больше не прокуратор, каждый день заседание синедриона, прозелиты прыгают у заборов, силясь разглядеть происходящее за теми, первосвященники проворачивают махинации с елеем, уримом и туммимом, иудеи, маккавеи и хасмонеи настолько перепутались между собой, что Саломея приняла
Солнце никак не сходило с мировой точки. Все уже давно поднялись на это плато в Иудейских горах, никто не покидал город. Бастионы из песка и слюды, поднятые легендарной волей из недр пустынных холмов, казалось, уже не могли выглядеть более сухими. Истончившиеся арки времён Первого Храма, стоявшие тут и там отдельно ото всего, не давали забыть, что когда-то, в тёмные времена, Иерусалим бомбардировали швейными иглами прямиком из Рая. Тесные проёмы в песчаных стенах, из-за их толщины напоминавшие больше тоннели, нежели окна, освещались с наступлением ночи красными всполохами из глубины. Допрос у римского наместника уже состоялся или вот-вот состоится. Народ давно был развращён, никто и не думал подавать кесарю. Иудеи сплотились, полагая, что они в своём праве. Эмоциональное состояние уже долго оставалось накалено, грозило вылиться в некий акт общественного сопротивления, кровавый и почти не имеющий судьбы. Стены с бойницами, через которые свешивались пальмы и лестницы с разновеликими ступенями, плавно перетекали в стилолиты жёлтых скал. В их тенях можно было укрыться.
Наметилась встреча с агентом, его личным осведомителем из лабиринтов, в прямом смысле, в прямом смысле источником. Едва он опустился, как подоспел половой, увешанный меню и чеками, сказал, как отрезал, что именно этот заказан для неких антиподов, по крайней мере, иностранцев точно, предложил пока переждать, если уж так загорелось осесть именно у них, по соседству с одиноким унылым «титулярным асессором», тихо ссутулившимся в углу. Подсев, он попросил извинения за временные неудобства и заверил, что перестанет причинять, как только… Меня сейчас не стеснило б и слоновье стадо. Почувствовав потенциал подобного ответа, он пошёл в уборную настроиться. Первые фразы нашлись не сразу. Вы твёрдо решили? Вы за кого меня принимаете? Так понимаю, есть веская? Я слышал, перед подобным прямо-таки распирает на исповедь, нашёлся он далее, держа в голове, что, скорее всего, напал на след самой таинственной, мрачной и популярной темы новостных спекуляций сейчас. … Аристарх поправил бабочку и сказал, что даже пересмешник над Скалистыми горами менее свободен, чем он этим вечером.
Вердикт пронёсся взад-вперёд по комнате, глаза злые, вдруг тот анархист Цвингли действительно был прав и теперь следит за всей их интрижкой, замер подле двери.
— А где этот?
— Пошёл снеди прикупить, — нарочито лениво.
— Давно?
— Я по часам не сверял, карманом прижало, не могу достать.
— Вам Принцип говорил, чтоб никуда?
— Говорил, не говорил, в принципе.
— Мы закрыли миссию, — резко меняя тон, доверительно и даже, чего и не было нужно, дружески сообщил он.
— Прирезали пару волонтёров Красного креста?
Кобальт возвратился с целым пакетом судков. Мигом оживившийся Ятреба Иуды принялся всё пробовать. Горячий винегрет с зеленью и кореньями, сладкую рисовую кашу с корицей, солонину с хреном, замороженный суп из вишен со смоленскими крупами. Глядя на это, В. вскипел, но решил пока не гнать их в шею, что могло привести к последствиям стохастической модели. Может, они сломаются, но, скорее всего, чувство голода победит страх, оба, сразу
Наконец выехали, спустились по Московской, спустились и поднялись по Херсонской, потом спустились среди убогонького предместья, всё ехали, он уже стал опасаться, что пропустили поворот.
Они поехали по расплывавшемуся от слёз крестьян и мещан Солькурску прочь от центра в восточную часть. Такие судьбы в этом городе, кажется, были вовсе не в диковинку. Порог как у всех, какая-нибудь война, сломанная в данный конкретный момент жизнь; корысть обыкновенно потому и зашкаливала, ведь наперсник рока вынужден начинать всё с начала, урывать у провидения своё; а кончалось всё плохо, надо же чувствовать это, импульсивный ток, заряжающий всякий поступок основанием, да Господь Всемогущий, он раскидывал под перевёрнутые поверхности точёные такие доски, метасёрфы, с них все и наёбывались на каждом шагу. Вот этот ход, одушевить какую-нибудь вещь и тем подстегнуть общую метафоричность, но тут яма, урина на голову, замкнутый круг пенитенциара, морально, жизненно, проза в прозе в прозе… вот когда бывавшему проездом сочинителю все женщины в городе кажутся некрасивыми, вот это хоррор.
Спустя минут сорок остановились перед зданием в романском духе в глубине сада. Все эти трифории, фальшивые арки, парадизы и эмпоры. Ятреба Иуды покосился на дом, стоявший против их одноэтажного, как раз такой — большой серединный корабль, четыре по бокам.
Признаться на прахе курантельщиков, тогда он испытал волнение, и нешуточное. Эти упоминания про храбрость и крепкие нервы теперь представились ему недобрыми знаками, предзнаменованиями, словно появление покровителя моряков в католицизме. Кажется, дело было в самом предмете, который он, втёршись в доверие, собирался предать.
Свет в передней от двух масляных ламп, привешенных на крюки. Окна задрапированы алым бархатом, лакированная лестница взмётывалась в бельэтаж, но они вошли в другую дверь, приведшую в небольшую залу с деревянными панелями по стенам, рядами стульев, многие из которых уже заняли разночинцы и благородные, и верёвочной петлёй, свисавшей с балки; она напоминала ведущего вечера и, по сути, чем-то подобным и являлась.
— Это ничтожество со своей дамой сердца не могут быть уличены.
— Не приглашали, врут что приглашали, а сами и не думали, — вторил Натан тонким голосом.
— Пьеса написана и летает не хуже, чем костюмерши перед Щепкиным.
Вошла Артемида, и он, пугливо вжав голову, тут же метнулся на стул. Сопроводив его презрительным взглядом, Берне остался на прежнем месте.
— Давай, давай, уматывай.
— И не подумаю, мамаша.
— Ты ещё не знаешь, что я умею.
— Подтверждение телефонистки со станции, договор, счёт по оплате гастроли, точное именование хора, чьего имени оркестр и рекомендации дирижёра. Кроме того, объявите нам этот день и не медля, мамаша.
— Там тебя доктор вызывает.
— Меня? Опять?
— Насколько я знаю, он не вызывал тебя в Солькурске ещё ни разу. Кстати, у нас по улицам водят слона, можете взглянуть сами.
Натан встал и, будто зачарованный её неотрывным месмерическим взглядом — женщина в белом халате, фраунгоферова прямая сквозь пустоту, которая, если выбить перину, высветит пыль, на другом конце он, будто кем-то пережёванный — не бросившись к окну, то есть вовсе не заинтересовавшись, сколь бы сильно ни подозревал он, да и все они, что она всё выдумала, совершенно ошарашенный этим вызовом, побрёл к двери.