Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю
Шрифт:
К сожалению для себя, мы умеем отмечать у собаки лишь несколько «фраз», и прежде всего предупредительный рык, которым пес, находящийся при исполнении сторожевых обязанностей, останавливает человека, заглянувшего в чужой дом. Не зная досконально языка жестов и сигналов собак, мы теряем не только пути к многообещающему контакту с животным миром, мы теряем в лице пса верного и внимательного друга, «душевные» способности которого нами далеко еще не оценены. Мы теряем многообразный и сложный мир поведения животных, которые живут рядом с нами, за которыми не надо идти по глухим таежным тропам, втайне сожалея порой, что не прихватил с собой ружье. И, не умея подчас объяснить себе роль собак–разведчиков, собак–осведомителей, не зная до конца иерархии этих животных,
А пока люди раздумывают, что можно, а что нельзя допустить у собак, наши деревенские псы, только что прогнавшие неугодного гостя, победителями возвращаются обратно, и притихшее было хозяйство тут же начинает оживать. Откуда-то появляются щенки и крутятся около походной колонны. Победители довольны, они укладываются под забором или у стены дома, вытягивают перед собой лапы, расстилают сзади уставшие от «разговоров» хвосты и высоко поднимают гордые головы. Победители требуют почестей, и почести им оказывают щенки. Щенки крутятся около бойцов, поднимаются на задние лапки, чтобы дотянуться до гордого носа взрослой собаки, — и на это время забыты все уважительные расстояния, все запреты. Мелькают щенячьи хвостики, трясутся лапки, вот один, другой щенок начинает забывать, зачем допустили их к лику героя, вот щенки уже затеяли возню между собой — и тогда легкий оскал зубов старшего собрата и его осторожный рык моментально восстанавливают заведенный порядок, по которому каждой собаке, а тем более щенку надо знать свое место.
Кроме личных владений, на которые наша деревня была поделена собаками, существовали и общие, не принадлежащие никому участки. На этих участках и происходили порой те события, объяснить которые мне никак не удавалось. Сюда я относил прежде всего заседания «верховной думы».
Заседание «думы» всегда начиналось с исчезновения из деревни всех взрослых псов. Подойти поближе и по–слушать «разговор» собак мне никогда не удавалось. Обычно благорасположенные к человеку, наши собаки во время таких «заседаний» становились неузнаваемыми. Достаточно было человеку оказаться поблизости, как заседание тут же закрывалось, и псы исчезали в кустах так же поспешно и боязливо, как провинившаяся лиса. Никакие уговоры не помогали, и мне только иногда представлялся случай издали понаблюдать, как на «заседаниях думы» вполголоса «разговаривают» между собой собаки. Чем было для собак это таинственное сборище? Обсуждением текущих вопросов? Отчетом вожака? После подобных сборов никогда не происходило заметных событий в жизни четвероногого общества, и мне оставалось только ломать голову над тайнами жизни наших псов.
Никакого внимания «думе» не уделяли только Копейка и Лапка. Копейка и Лапка составляли в четвероногом обществе первый, высший класс. Собаки женского пола не участвовали в баталиях и никогда не встречали гостей, но зато на них лежала обязанность воспитывать подрастающее поколение.
«Школа» будущих охотников «работала» почти каждый день, и этой «работе» могла помешать только непогода. После «теоретической» части, где «обучение» велось при помощи тряпки или старой кошелки, «педагог» собирал своих «учеников» и отправлялся с ними на экскурсию. Целью экскурсии было найти подлинный объект охоты. Таким объектом обычно служили мыши. Вернувшись из похода, щенки укладывались спать, а их мамаши отправлялись обследовать хозяйство мужской половины. Все обнаруженное и пригодное в пищу реквизировалось незамедлительно и без всякого сопротивления со стороны прежнего владельца. Копейка или Лапка, отобравшие у Шарика, Дозора, Моряка кость или клочок шкуры, убирались в собственные хозяйства, и эти хозяйства пользовались уже полнейшей неприкосновенностью.
Если случайно зашедший не к себе домой кобель тут же ретировался, принимая перед хозяйкой самые извинительные позы, то территориальные споры между подругами не так уж редко доходили до воинственных пограничных инцидентов. И в этих стычках никогда не было места
Но постепенно я начал замечать, что среди наших «амазонок» существует своя собственная «организация», или, как ее еще называют, иерархия. Эта «организация» не касалась отношений между собаками–воинами, она была организацией внутри организации, но была и приносила свои плоды первой «даме».
Первой «дамой» слыла Копейка. Если Моряк завоевал право быть предводителем явными достоинствами бойца, то Копейка, пожалуй, выглядела не настолько солидней Лапки, чтобы именно эти качества позволили занять ей ведущую роль…
Как-то Копейка вернулась в деревню со щенками раньше обычного и почти тут же заняла место под моим окном. Копейка не имела ко мне практически никакого отношения. Правда, с ее хозяином мы никогда не были в ссоре, но ни с его, ни с моей стороны не было сделано ничего такого, что послужило бы для собаки поводом считать этих двух людей чем-то общим. К тому же я старался не нарушать суровый лесной закон, который строго–настрого запрещал даже изредка подкармливать чужих собак.
Итак, Копейка была для меня чужой, но сейчас она сидела под моим окном, явно выпрашивая подношения. Так продолжалось долго. Я отошел от окна, чтобы избежать соблазна, но собака продолжала ждать. Тогда мне оставалось одно: пойти к хозяину и напомнить ему, что собаку можно было бы и покормить. По моей просьбе про собаку вспомнили. А на следующее утро Копейка встретила меня подчеркнуто ласково. Я несложно ответил на ее приветствие и тут же попытался подозвать к себе Лапку. Лапка нехотя подошла. Копейка вертелась уже в стороне, соперница, видимо, не интересовала ее, но Лапка никак не могла забыть, что совсем рядом находится первая «дама»…
Через день я все-таки встретился с Лапкой, и собака выплеснула на меня всю свою искреннюю собачью радость. Но вот откуда-то явилась Копейка, и недавняя история повторилась: Лапка туг же ретировалась, а Копейка восторженно заняла ее место… День, другой — и я стал принадлежать только Копейке. Около меня не было ни драк, ни ссор, но я стал личной собственностью одной собаки.
Личной собственностью Копейки считался не только я. Копейка первой встречала по утрам пастухов, рыбаков, первой являлась к нашим гостям, вертелась у костра с ужином или обедом, в то время как Лапке разрешалось знать только своего хозяина — дедку Степанушку. Причем среди этих собак никогда не было ни драк, ни борьбы за первое место…
Кто вмешался в отношения этих собак, кто выделил среди них одну, примадонну? Какая черта первой «дамы» способствовала этому? Неужели ласка, кокетство, которые помогали даже рабыне стать хозяйкой своего владельца?
Возможно, раньше диким предкам сегодняшних собак, их женской половине, тоже требовались качества, близкие к качествам бойца, но новые условия, новые отношения, новые пути к вершинам благополучия — и на арену спора за превосходство между подругами выдвинулись иные качества — податливость, ласка, которые оценил властелин…
Но властелин оставался все-таки властелином, жестоким и невнимательным даже к тем рабам, которые радовали его своим искусством ласки. И этот властелин всегда строго чтил тот самый закон, о котором я упомянул: чужих собак нельзя кормить даже тогда, когда хозяину совсем нет дела до своих псов.
Протяните любой собаке из нашей деревушки кусок хлеба, и даже не надо хлеба, а просто руку, ласковую приветливую руку, положите такому кудлатому псу на голову свою теплую ладонь, и вы увидите то глубоко хранимое богатство, которое не могли уничтожить ни голод, ни палка, ни удар сапога. Это богатство обрушится на вас тут же потоком ласки, внимания, искренней верности, и, очень возможно, этой верности более внимательному человеку и боялся Василий Герасимов, который в первый день моего прибытия на берег Домашнего озера попросил не давать ни Шарику, ни Копейке даже корки хлеба…