Плавания вокруг света и по Северному Ледовитому океану (др.изд.)

Литке Федор Петрович

15 миль далее находится обширнейшая по этому берегу губа Саханиха; она вдается к N на 15 миль и столько же имеет ширины в устье. В ней находится много островов и несколько хороших становищ. Перед этой губой лежат два острова Саханинские, без сомнения те же самые, у которых Баренц в 1594 году встретил непроходимые льды, вынудившие его плыть к SW. По этой причине карты голландцев простираются только до островов Св. Клары (так назвал Баренц острова Саханинские); ни один из их мореходов не видел берега, к О от них простирающегося.

Продолжавшийся крепкий ветер так ускорил наше плавание, что мы вскоре после полудня миновали Саханинские острова. Подходя к ним, встретили мы жестокие сулои, столь походившие на буруны, что мы сочли нужным бросить лот; однако же на 30 саженях дна не достали.

К О от Саханинской губы лежат многие острова; они все обозначены на нашей карте теми названиями, под которыми известны промышленникам. За одним маленьким островком, лежащим близ берега, есть весьма хорошее становище, называемое Петухи. Проходы между островами чисты, по уверению нашего лоцмана, который по этой причине и предлагал мне, для сокращения пути, оставить некоторые острова справа; я, однако же, предпочел пройти мористее всех, видя во многих местах буруны. В пять часов поравнялись мы с большим и восточнейшим островом этой группы, называемым Большим Оленьим, который лежит перед западным устьем Никольского Шара. Пролив этот заключается между берегом Новой Земли и большим островом, называемым Кусова земля; он простирается к NO, О и SO миль на 15 и восточным устьем своим выходит в Карское море. По Никольскому Шару везде есть хорошие якорные места. Кусов остров, подобно как и весь берег Новой Земли, начиная от Костина Шара, низмен, ровен и отрубист. Южный его мыс, Кусовым же называемый, образует юго-восточную оконечность всей Новой Земли, поскольку от него берег загибается круто к NO миль на пять, а потом простирается к N. На Кусовом Носу стоит несколько крестов. К NO от него лежат три низменных острова, между которыми несколько надводных камней, покрывавшихся ужасными бурунами.

В половине седьмого находились мы от Кусова мыса на StW в 5 милях. Становилось уже темно, почему мы и привели к ветру на правый галс под совершенно зарифленными марселями. Глубина 19 сажен, грунт – камень. Ветер сделался еще крепче прежнего и развел большое волнение.

Нас можно было уподобить теперь странникам на распутье, в нерешимости, куда направить свой путь. Поравнявшись с Кусовым Носом, увидели мы все пространство Карского моря совершенно свободным ото льдов на такое расстояние, на какое только достигало зрение. Неожиданная безледность Карского моря представляла, по-видимому, удобный случай осмотреть восточный берег Новой Земли, кроме одного кормщика, никем еще до сих пор не виданный, успех этот превзошел бы ожидания наши, несмотря на непрерывное счастье, до сих пор нас сопровождавшее, которое приучило нас на многое надеяться. Предприятие это было очень заманчиво, но я не знал, благоразумно ли будет на него покуситься. Нельзя было почти сомневаться, что причиной отсутствия льдов являются западные ветры, сряду несколько дней дувшие, и что с первым ветром с противной стороны возвратятся льды опять. В таком случае не успели бы мы ни описать восточного берега Новой Земли, ни исполнить тех статей Инструкции, которые касались островов Вайгач и Колгуев и Канина Носа, а из-за близости сентября месяца можно было опасаться, что, окруженные льдами, не успеем высвободиться из них до морозов и вынуждены будем зимовать в открытом море. Все подобные рассуждения и соображения, меня занимавшие, оказались излишними: ужасное, менее всего ожиданное происшествие указало нам решительно путь, куда следовать.

Уже несколько времени тревожила меня перемена цвета воды, которая сделалась зеленоватой и мутной. Давая это заметить лоцману, расспрашиваю я его, нет ли тут каких-нибудь мелей. Но он утверждал решительно, что море здесь везде чисто. Слова его походили на истину, потому что глубина с самого того пункта, где мы привели к месту, беспрестанно увеличивалась. Для большей осторожности часовые не сходили с фок-рея, но не видели, однако же, ничего, похожего на опасность. При полутораузловом ходе лот был бросаем через четверть часа, так что мы на каждых 300 саженях имели глубину. К 7 часам 15 минутам возросла она до 35 сажен, и я совершенно успокоился, как вдруг получило судно жестокий удар носом и вслед затем другой кормой; глубина оказалась 3 и 2¹/₂ сажени. Удары стремительно следовали один за другим, скоро вышибло руль из петель, сломало верхний его крюк и разбило корму, море вокруг судна покрылось обломками его киля, несколько минут не теряли мы хода – наконец, стали. Жестокость ударов усугубилась, и страшный треск всех членов брига заставлял ожидать каждую минуту, что он развалится на части. [249]

249

Удары были столь жестоки, что ртуть в барометре, висевшем в капитанской каюте, в двух местах разделилась. Некоторые бимсы дали продольные трещины.

Бимсы – деревянные (или железные) поперечные балки в корпусе судна, соединяющие борты корабля и служащие основанием для настила палубы.

Лишась всякой надежды спасти судно, должен я был помышлять только о спасении людей. Уже отдано было приказание рубить мачты, как то самое, что привело нас на край гибели, сделалось и причиной спасения нашего: я разумею крепкий ветер и великое волнение, последнее отделяло судно от камней, между тем как первый понуждал его двигаться вперед, уже занесены были топоры, как судно тронулось снова и скоро вышло на глубину.

Миновала явная гибель, но положение наше тем не менее оставалось весьма опасным. Ветер дул с прежней силой, волнение нимало не смягчалось, наступала ночь, а мы были без руля. Натурально, что первой заботой нашей было вставить и укрепить по возможности это необходимейшее для корабля орудие. Кому известна хлопотливость этого дела и в добрую пору, тот легко вообразит, чего оно нам стоило при жестоком волнении, которое иногда и целые рули выбрасывает из мест. После полуторачасовой работы, в продолжение которой мне оставалось только любоваться усердием людей наших, громкое, согласное ура, первое еще, может быть, огласившее пустынные места эти, возвестило наш успех. К немалому нам успокоению и облегчению служили в это время превосходные качества нашего судна. Для уменьшения хода вынуждены мы были оставить только фок, стаксель и штормовую бизань, но и под одними этими парусами и без всякого управления продолжало оно идти весьма спокойно бейдевинд по полтора узла и с тремя румбами дрейфа, как бы под управлением искуснейшего рулевого, курс и ход его были все время отмечаемы по обыкновению точно так, как будто он ни на минуту не оставался без руля.

Я не могу при этом случае умолчать об одном обстоятельстве, доказывающем, как худо, особенно в морских делах, пренебрегать и безделицами, и сколь неблагоразумно для красы жертвовать хоть малейшими удобствами. На наших судах крючья, на которые навешиваются рулевые цепи, прибиваются обыкновенно под самым нижним контр-рельсом, для того, вероятно, чтобы украшения кормы и раковин не обезображивались висящими на них цепями, но из-за этого снять последние с крючьев и в тихое время нельзя иначе как со шлюпки, на волнении же, когда шлюпки спустить нельзя, освободить их нет почти никакого средства. Покойный штурман Федоров, служивший в 1821 году на нашем бриге, изведав на опыте неудобство это, еще в то время обращал на него мое внимание; не знаю, по какой причине тогда же этого не исправили, а так как после того совершили мы благополучно две кампании, то и не заботились более о крючьях. Но теперь, когда понадобились нам руль-тали, увидел я свою ошибку. Невзирая на все старания, какие только усердствующие и проворные люди прилагать могут, не могли мы снять цепей с крючьев и, наконец, вынуждены были с величайшим трудом и немалой опасностью закладывать концы веревок за нижние звенья цепей и ими действовать, как руль-талями. С еще большим волнением и менее покойным судном было бы и это невозможно; и тогда, бог знает, как бы мы вставили руль.

Для лоцмана нашего встреча этой банки была столь же нечаянна, как и для нас: он никогда не слыхивал, чтобы в этих местах находились какие-нибудь опасности. Это и неудивительно: для их судов двухсаженная глубина, на которой мы было остановились, есть фарватер безопасный; делать же промер на ходу нет у них и в заводе, и о существовании банки узнают они обыкновенно не прежде, как остановившись на ней. О малых глубинах догадываются они по стамухам (низким льдам), останавливающимся в тех местах зимой и долго не сносимых в весеннее время; здесь же не застаиваются они, вероятно, от сильных течений, царствующих в Карских Воротах, и от совершенной открытости места.

Эта банка, которую я по имени нашего штурмана назвал банкой Прокофьева, лежит от Кусова Носа на StW в 7 милях. Она не может иметь более мили в окружности. Чрезвычайная приглубость делает ее сугубо опасной. По северную сторону имели на 35 сажен глубины менее, нежели в полуверсте от нее; а по южную та же глубина в расстоянии 3¹/₂ миль. Она есть не что иное, как вершина воздымающегося со дна моря утеса. Множество бурунов заставляет думать, что подобных банок около этих мест не мало, и поэтому не должно подходить к Кусову Носу без особенной надобности на расстояние ближе 7 миль.

Повстречавшееся нам несчастье заставило меня переменить совершенно план наших действий. Мы были теперь вовсе не в таком состоянии, чтобы помышлять о предприятии каких-нибудь новых обозрений. Руль наш, невзирая на все укрепления, какие только можно было придумать, держался довольно ненадежно; мы имели причины подозревать, что некоторые из нижних крючьев были или повреждены, или, подобно верхнему, вовсе изломаны; в таком случае великий ход или волнение могли бы для нас быть весьма опасными. Сверх того, самые эти укрепления делали все движения рулем затруднительными и медленными, так что и через фордевинд поворачивать было не без хлопот, оверштаг [250] же совершенно невозможно, разве только на тихой воде. Наконец, сверх местных в судне повреждений, которые должны были быть значительны, судя по открывшейся в нем течи от 5 до 6 дюймов в час, весь корпус его ослабел приметным образом: сначала члены его были соединены между собой столь плотно, что малейший удар в носовую часть, как, например, встреча льдины или удар волны, со всей силой отзывались в кормовой каюте; ныне же подобные удары производили в нем только дрожание, подобное дрожанию стальной пружины. Движение палубы при килевой качке было также весьма приметно. Столь явное расслабление связей судна заставляло ожидать, что течь в нем с каждым днем будет усиливаться. По всем этим причинам увидел я себя в необходимости поспешать с возвращением в Архангельск до наступления осенних бурь, к перенесению которых были мы совершенно неспособны.

250

Поворот через фордевинд – поворот судна, когда оно пересекает линию ветра кормой.

Оверштаг – поворот судна при пересечении линии ветра носом.

Исправив повреждения, как выше упомянуто, продолжали мы идти правым галсом бейдевинд, при крепком от W ветре. Не зная настоящего положения острова Вайгач, опасался я, чтобы продолжающийся ветер этот, наконец, нас к нему не прижал.

Понедельник 20 августа. Уменьшавшаяся с утра глубина усугубляла мои опасения, которые, однако же, скоро исчезли: ибо в полдень нашли мы себя по наблюдениям в широте

69°58'25'' и долготе 56°03' – от счислимого пункта на WSW в 47 милях. Хотя последние наблюдения были и 18 августа, но значительную разность эту должно почитать происшедшей с небольшим в сутки, поскольку до утра 19 числа не видели мы никаких признаков течения. Оно стало действовать на нас, по-видимому, не прежде того, как мы миновали Савину Ковригу. Это течение объясняет жестокие сулои, встреченные нами против губы Саханинской. Достойно примечания, что это пресильное к W течение появилось при крепких из NW четверти ветрах. Мне кажется, что это можно объяснить напором вод в Карское море, как и подобное явление, о котором упомянуто выше.