Плеханов

Иовчук Михаил

Между тем из России стали поступать тревожные известия. Многие русские эмигранты знали, что там готовится цареубийство, что жизнь товарищей подвергается ежеминутной опасности.

И вот 2 марта вбежал к Плехановым приятель, политический эмигрант Николай Цакни, в руках у него были французские газеты. — Царя убили. — А наши? Кто убил, кого арестовали? — Ничего не известно. Написано, что погиб тот, кто бросил бомбу, и арестовано несколько человек, но фамилий нет.

— Пошли к Лаврову, — решил Плеханов.

Там уже комната была полна, подходили все новые и новые люди. Многие бурно ликовали.

Все говорили разом, спорили о том, когда объявят выборы в Учредительное собрание, какая будет конституция, когда они смогут

вернуться в Россию. Решили через два дня устроить общее собрание всех русских эмигрантов.

На собрании, как никогда многолюдном, первое слово предоставили апостолу народнического движения Петру Лаврову. Он говорил о деятельности «Народной воли», о самоотверженности и героизме ее членов, которые во имя освобождения родины от тирании идут на верную смерть. Лавров предполагал, что цареубийство встряхнет все население России, пробудит в нем гражданский дух. Но, к удивлению многих присутствующих, оратор не ожидал скорого улучшения политической обстановки в стране, наоборот, он предвидел усиление реакции. Выводы эти Лавров делал со множеством оговорок, неопределенно. Выступавшие после него революционеры, наоборот, были настроены оптимистически и утверждали, что если правительство не пойдет на существенные уступки в области демократизации общественной жизни, то дальнейший политический террор заставит это сделать.

Трудно было выступать в такой обстановке Плеханову. Он говорил о героизме народовольцев, которые пожертвовали собой во имя высокого идеала. Но затем Плеханов сказал, что убийство Александра II не принесет желательных реформ, что политический террор только ослабляет революционную партию.

После собрания к Плеханову подошел поэт Минский который не был социалистом, но придерживался либеральных взглядов.

— Вот вы, Георгий Валентинович, так нападаете на террор, а между тем террористическое движение в революционных рядах началось недавно, а нам уже легче дышать.

Окружающие с нетерпением ждали ответа Плеханова,

— Видите, господин Минский, как я смотрю на дело: если бы вы, либералы, ответили террором на ужасы самодержавия, а нам, социалистам, сделалось бы легче дышать, то я против террора не имел бы возражений.

Попытки Минского спорить были заглушены смехом присутствующих.

В марте Плехановых попросили освободить квартирку, в которой они жили последнее время. Переехали они из гостиницы в квартиру на углу улицы Паскаля и бульвара Араго для того, чтобы самим готовить обеды, а не питаться в ресторанах, что было дорого. И, несмотря на то, что платили за квартиру аккуратно и вели себя спокойно, хозяин отказал им. Ему не понравилась нищенская обстановка новых жильцов, состоящая наполовину из ящиков, покрытых тряпками. Но Плехановы не могли купить мебель. Ведь они втроем — с ними жила и Теофилия Полляк — должны были обходиться пятьюдесятью рублями, которые присылал отец Розалии Марковны.

Одно время Георгий Валентинович переводил какой-то роман, но издатель, получив перевод, бесследно исчез. Потом через брата Дикштейна они получили заказ — надписывать конверты, в которые вкладывалась реклама какого-то патентованного медицинского средства. Оплата была мизерная, надо было надписать 3 тысячи конвертов по 7 франков 50 сантимов за тысячу. Все сидели за этой работой несколько дней, надписали тысячу конвертов. Относить работу взялся Георгий Валентинович. Ждали его с нетерпением — был конец месяца, и в доме не осталось ни сантима. Но вдруг возвращается Георгий Валентинович, очень расстроенный и… без денег. Оказывается, произошло следующее.

Он пришел к посреднику, с которым они договаривались об оплате, когда тот еще лежал в постели. Делец, поднявшись и не извинившись, попросил передать ему пакет с камина. Но там лежало много пакетов, и какой бы Георгий Валентинович ни передавал, посредник говорил, что это не тот. И вдруг посредник по-польски обругал своего посетителя. Плеханов уже знал

польский язык: понял, что его оскорбили. Рассердившись на грубость, он бросил надписанные конверты и опрометью выбежал из комнаты.

Розалия Марковна и Теофилия Васильевна вместо того, чтобы огорчиться, весело смеялись над этим приключением и над незадачливым гонцом. Скоро и Георгий Валентинович успокоился и стал подшучивать сам над собой, над своей вспыльчивостью. Но ведь им так нужны были эти деньги!

Когда Плехановых попросили освободить квартиру, товарищи стали искать им другое пристанище. Медлить было нельзя, так как через два месяца Розалия Марковна должна была снова стать матерью. Наконец нашли две комнаты в деревне Мольеры, в часе езды от Парижа. Квартира эта имела свои достоинства — дешевая плата, кредит у крестьян, близость акушерки, хороший воздух и покой, но были и. неудобства — далеко от Парижа, где люди, книги, новости, бурная политическая жизнь.

В деревне Георгий Валентинович оканчивал статью, которую, по рекомендации Петра Лаврова ему заказал Н. К. Михайловский для «Отечественных записок». Напечатать свою работу в этом солидном прогрессивном журнале было очень почетно. Плеханов выбрал экономическую тему теоретического характера. Статья называлась «Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова». Для того чтобы ее написать, Плеханову пришлось изучить старые и новейшие экономические теории. Посылал он в Петербург статью по частям. Когда Михайловский прочитал первую часть, он был поражен эрудицией, глубиной мысли, точностью изложения предмета автором, имя которого ему было неизвестно. Он написал в письме к Лаврову, что автор этой статьи — новый Добролюбов. Плеханов был горд этим отзывом, хотя и понимал, что это преувеличение — на основании куска одной работы нельзя судить о таланте писателя.

Плехановы жили в кредит, ожидая из Петербурга аванса за статью. Даже по самым скромным подсчетам, гонорар должен был помочь им расплатиться с долгами.

В конце мая Розалия Марковна благополучно родила девочку. Назвали ее Лидией-Софьей. Имя Софья было дано девочке в честь Софьи Львовны Перовской.

Лето прошло спокойно. Время от времени навещали русские эмигранты, даже Петр Лаврович приехал однажды, чтобы посмотреть, как живут его молодые друзья. С Георгием Валентиновичем он часто виделся, так как Плеханов, когда приезжал в Париж, останавливался и даже ночевал у Лаврова на кушетке в его кабинете. Беседы часто затягивались до часа ночи. Эти беседы явились для Плеханова своеобразным толчком к пересмотру вопроса о значении политической борьбы в революционной деятельности.

Списавшись с товарищами, Плеханов обещал включить в программу «Черного передела» пункт «О важном значении террора для борьбы с русским правительством». Это было уступкой народовольцам. В это же время условились об издании серии брошюр под общим названием «Русская социально-революционная библиотека». Что должно выйти одним из первых выпусков этой серии? Было решено, что это будет перевод на русский язык «Манифеста Коммунистической партии». Предполагалось включение Плеханова в редколлегию проектируемого журнала «Вестник «Народной воли», договорились о том, какую работу он напишет для этого журнала.

По обстоятельства сложились иначе. Внезапно заболела маленькая Лидочка — стала худеть, плакать. Оказалось, что у Розалии Марковны мало молока для кормления дочки. Нужна была кормилица, но на какие деньги взять ее? В Париже это стоило очень дорого. Написали в Швейцарию Дейчу, тот ответил, что это легко устроить в окрестностях Кларана. Трудно было уехать — Плехановы задолжали кругом — за квартиру, за питание, а обещанный аванс не приходил. Наконец в сентябре из «Отечественных записок» пришла небольшая сумма. Роздали самые неотложные долги, а на остальные деньги Розалия Марковна с дочкой и Теофилия Васильевна отправились в Швейцарию. Отец семейства остался в Мольерах в качестве «залога».