Плексус
Шрифт:
Возможно, выйдя тем вечером подышать свежим воздухом, он был так переполнен предстоящим, настолько уверен, что ничто не помешает осуществлению его замысла, что просто не мог больше сдерживаться. Он схватил первого встречного и открылся ему, полагаясь на то, что жертву парализует ужас. Возможно, его забавляла мысль пообщаться со стражами закона, может, попросить у них огоньку или узнать дорогу, глядя им прямо в глаза, касаться их, благодарить, оставаясь неузнанным. Может быть, ему нужно было подобное испытание нервов, чтобы успокоиться, обрести хладнокровие, потому что одно дело - обдумывать план наедине с самим собой, в надежном убежище, и совсем другое - выйти на улицу, где каждый подозрительно смотрит на тебя, каждый покушается на твою жизнь. Спортсмены должны предварительно размяться. Преступники, возможно,
Они всегда считают себя такими чертовски умными!
Керли все еще дрожал от возбуждения, страха, душевных терзаний, восхищения и бог знает чего еще. Не мог говорить ни о чем другом. Твердил нам: следите за газетами. Это будет сенсационное дело. Даже нам он отказался открыть, в чем оно состоит. Он был все еще напуган, все еще загипнотизирован.
– Эти его глаза! восклицал он снова и снова.
– У меня было такое чувство, что я превращаюсь в камень.
– Но было же темно, когда вы разговаривали.
– Это ничего не значит. Они сверкали, как угли. Прямо искры сыпались.
– Может, это тебе померещилось, потому что ты знал, что он убийца?
– Только не мне! Никогда не забуду этих глаз. Они будут преследовать меня до самой смерти.
– Он содрогнулся.
– Керли, ты действительно считаешь, спросила Мона, - что у преступника глаза не такие, как у других людей?
– Почему нет?
– ответил Керли.
– Все у них не такое. И глаза тоже. Не кажется ли тебе, что, когда человек меняется, меняются и его глаза? Это уже глаза иного человека. Я хочу сказать, что они уже не те. В них как будто есть нечто такое - или, наоборот, что-то отсутствует, не знаю что. Какие-то они нечеловеческие, вот все, что я могу сказать. Он еще не успел сказать мне, кто он, а я уже это почувствовал.
Это все равно как ощутить сигнал из другого мира. Его голос не был похож на человеческий, я такого еще не слышал. А когда он пожал мне руку, было такое ощущение, будто я прикоснулся к голому проводу. Я хочу сказать, меня словно током ударило. Я бы тут же убежал, но этот его взгляда я не мог двинуться с места, не мог пальцем пошевелить… Теперь я начинаю понимать, что имеют в виду, когда говорят о Сатане. От него шел какой-то странный запах, упоминал я об этом? Не серы, нет, скорее какой-то концентрированной кислоты. Может, он работал с химикатами. Но не думаю. Что-то такое было у него в крови…
– Думаешь, ты узнаешь его, если снова встретишь?
К моему удивлению, Керли замолчал. Вид у него был озадаченный.
– По правде сказать, - ответил он очень неуверенно, - вряд ли. Он был настолько яркой личностью, что не удержался у меня в памяти. Наверное, это кажется неправдоподобным? Тогда объясню по-другому. (Я был воистину изумлен. Керли определенно делал успехи.) Предположим, сегодня вечером, в этой самой комнате перед вами предстал святой Франциск. Предположим, он разговаривал с вами. Вспомните ли вы завтра или через день, как он выглядел? Не потрясет ли вас его появление настолько, что его черты совершенно изгладятся из памяти? Может, вы никогда не думали о таком вот возможном случае. Я думал, потому что знал человека, которому были видения. Я в то время был совсем маленьким, но помню взгляд этой женщины, когда она рассказывала о том, что пережила. Я знаю, что она видела не только телесный облик того, кто ей явился, а нечто большее. Когда кто-то является тебе с вышних, в нем есть что-то от неба - и это ослепляет. Во всяком случае, так мне кажется… Когда я увидел Мясника, со мной случилось то же самое, только я знал, что он явился не с вышних. Откуда бы он ни явился, он нес на себе печать того места. Это можно было ощутить, и это внушало ужас.
– Он снова помолчал, лицо его посветлело.
– Послушай, ведь это ты убедил меня почитать Достоевского. Тогда ты знаешь, что значит быть втянутым в мир абсолютного зла. Некоторые из его персонажей говорят и действуют так, словно обитают в мире, абсолютно для нас неведомом. Я бы не стал называть его адом. Это что-то похуже. Нечто более сложное, более неопределенное, нежели ад. Нечто нематериальное, что невозможно описать. Это можно почувствовать по их реакции. У них непредсказуемый взгляд на все. Пока он не написал о них, мы и не знали о людях, которые мыслят так, как его герои. И это напоминает мне - в связи с этим преступником, - что между идиотами и святыми не такое уж большое различие, я прав? Как вы их отличите? Хотел ли Достоевский сказать, что все мы из одного теста? Что в нас от дьявола, а что от Бога? Может, ты знаешь… Я - нет.
– Керли, ты меня правда удивляешь, - сказал я.
– Я это серьезно.
– Ты думаешь, я сильно переменился?
– Переменился? Нет, не так уж сильно, но определенно повзрослел.
– Какого черта, человек же не остается всю жизнь ребенком!
– Это так… Скажи честно, Керли, если бы можно было не опасаться, что тебя поймают, соблазнила бы тебя жизнь преступника?
– Возможно, - ответил он, чуть опустив голову.
– Ты любишь риск, опасность, так?
Он кивнул.
– И ты не стал бы особенно колебаться, окажись кто у тебя на пути?
– Думаю, не стал бы.
– Он криво усмехнулся.
– И ты по-прежнему ненавидишь своего отчима?
– Не дождавшись ответа, я добавил: - Настолько, что убил бы его, если бы можно было остаться безнаказанным?
– Да!
– воскликнул Керли.
– Убил бы как собаку!
– За что? Ты хоть знаешь это? Подумай, прежде чем ответить.
– Нечего мне думать, - буркнул он.
– Я знаю. Убил бы за то, что он обманул мать. Все очень просто.
– Не кажется ли тебе, что это звучит несколько нелепо?
– А мне наплевать. Это так. Я не могу этого забыть, мало того, никогда не прощу его. Это преступление, если хочешь знать.
– Может быть, ты и прав, Керли, но закон не считает его преступником.
– Кому какое дело до закона? И потом, есть другие законы - поважнее твоих. Мы живем не по писаным законам.
– Тут ты прав!
– Я бы оказал обществу услугу, - с жаром продолжал он.
– С его смертью только воздух стал бы чище. От него никому никакой пользы. И никогда не было. Меня бы следовало наградить за то, что я покончил бы с ним и такими, как он. Будь наше общество умнее, так бы и произошло. В романах люди, совершающие подобные преступления, изображаются героями. Книги такая же часть жизни, как все остальное. Писатели могут так думать, а я или кто другой - нет? Мои обиды реальны, не выдуманы…
– Ты в этом уверен, Керли?
– подала голос Мона.
– Совершенно уверен, - ответил он.
– Но если бы ты был главным действующим лицом Рома-нА, - возразила она, - важно было бы то, что случилось с тобой, а не с твоим отчимом. Человек, убивающий своего отца - в романе, - не становится героем только на этом основании. Важны его поступки, то, как он действует в конфликтной ситуации и как разрешает ее. Всякий может совершить преступление, но некоторые из преступлений имеют такое колоссальное значение, что совершившие их становятся чем-то большим, нежели просто преступниками. Ты понимаешь, о чем я?
– Прекрасно понимаю, - сказал Керли, - но давай без этих тонкостей да сложностей. Это все литература! Я тебе говорю прямо, что до сих пор ненавижу его такой лютой ненавистью, что убил бы без сожаления, если б это сошло с рук.
– Я уже вижу большую разницу… - начала Мона.
– О чем ты?
– перебил он ее.
– Между тобой и героем романа.
– Не хочу я быть героем романа!
– Знаю, - мягко сказала Мона, - но ты ведь хочешь остаться человеком, не так ли? Если будешь думать так, как ты сказал, кто знает, может, и осуществишь свое желание. Что тогда?