Плексус
Шрифт:
– О чем разговор! Он наш добрый ангел! Сделал для нас больше, чем все наши друзья, вместе взятые.
Следующие дни пролетели за сочинением посланий моим старым приятелям из телеграфной компании. Подумав, я присовокупил несколько и для знакомых чиновников в офисе вице-президента. По ходу дела я сообразил, что вместо пары посыльных потребуется как минимум втрое больше, если мы хотим побыстрее закончить с этим.
Я примерно подсчитал, сколько мы получим с этого мероприятия, - выводило около пятисот долларов, недурно для ухода на покой из леденцового бизнеса, подумал
Настал решающий день. Я собрал шесть шустрых мальчуганов, снабдил их необходимыми инструкциями и приступил к ожиданию.
К вечеру они начали по одному появляться, с той же ношей в руках. Не продано ни коробки. Ни единой. Я не верил своим глазам. Выложив рассыльным довольно внушительную сумму, я растерянно опустился на пол посреди груды сваленных свертков.
Письма, которые я так старательно прикреплял к каждой коробке, остались невскрытыми. Я недоверчиво перебирал их, сокрушенно качая головой над каждым.
– Невероятно, невероятно, машинально повторял я. В самом низу лежали письма, адресованные Хайми Лобшеру и Стиву Ромеро. Я беспомощно мял в руках конверты. Это было выше моего понимания. Если уж нельзя рассчитывать на испытанных друзей вроде Хайми и Стива, то на кого вообще можно рассчитывать?
Моя рука непроизвольно потянулась к конверту, на котором стояло имя Стива Ромеро. Поверх шапки было что-то накарябано. У меня вырвался вздох облегчения. Может, хоть он мне что-то объяснит.
«Спивак перехватил твоего посыльного в конторе. Заставил всех отказаться. Извини. Стив».
Я вскрыл письмо Хайми. То же самое. Конверт Костигена. Аналогичная история. Тут я рассвирепел. Ублюдок Спивак! Так-то он отплатил мне! Ладно, скотина, дай срок! Встретимся - задушу прямо на улице.
Я вертел в руках письмо Костигена. Костиген по прозвищу Кастет. Мы не виделись целую вечность. Он наверняка с удовольствием возьмется проучить Спивака. Все, что ему требовалось, - это заманить Спивака темным вечером куда-нибудь поближе к реке и всыпать как следует. Ничего себе, поработал подлец! Обзвонил все филиалы в Бруклине, Манхэттене и Бронксе! Странно, что Хайми мне не сигнализировал. Избавил бы меня от кучи хлопот. Скорее всего ему некого было попросить об этом.
Я перебирал в памяти всех знакомых громил, в былые годы всегда готовых услужить мне. Служащий ночной смены из отделения на 5-й авеню, азартный игрок; его ублюдок-шеф уже много лет тщетно уговаривал президента компании использовать для доставки телеграмм почтовых голубей. Редко мне попадались более безжалостные и бездушные существа, чем этот hombre из Гринпойнта; он мог пойти на что угодно, если ему посулить пару долларов, которые он тут же спустит на скачках. Был еще один - горбун в рыбной лавке, эдакий Джек-Потрошитель в штатском. Ночной посыльный, Артур Уилмингтон. Бывший проповедник Слова Божия, он превратился в старую развалину и делал в штаны. Хитрюга Джимми Фальцоне - малыш с лицом ангела и повадками убийцы. Краснорожий громила из Гарлема, пробавлявшийся торговлей наркотиками и поддельными чеками. Вечно пьяный великан Лопес - кубинец, который мог переломать вам все ребра одним движением руки. И поляк Ковальский - дебильный малый, имевший трех жен и четырнадцать детей: этот за доллар был способен на все, кроме мокрого дела.
Для моего предприятия этот сброд совершенно не годился. Я подумал о Гасе - полицейском, который сопровождал Мону в ее походах по Виллидж, когда она это позволяла. Гас был из тех преданных псов, которые могут до смерти измолотить мужика, если женщина хоть словом заикнется, что тот ее оскорбил. Был еще добрый католик Бакли, частный сыщик. Тот по пьянке любил извлекать из-за пазухи маленькое черное распятие и требовать, чтобы мы поочередно прикладывались к нему. Однажды нам пришлось спрятать его пушку, когда он чересчур разошелся.
Мона застала меня по-прежнему сидящим на полу в состоянии прострации. Наша неудача, казалось, не слишком ее расстроила. Наоборот, она была даже рада, что все так получилось. Может, это раз навсегда отвратит меня от заведомо обреченных затей. Из нас двоих только она умеет добывать деньги и при этом обходиться без лишней суеты. Когда же я наконец привыкну ей доверять?
– Ладно, с этим покончено, - согласился я.
– Если Кромвель не передумает насчет своих ста баксов, как-нибудь выкарабкаемся, а?
Мона с сомнением покачала головой. Конечно, нам двоим сотни в неделю хватило бы, но ведь есть еще алименты, надо помогать ее матери и братьям, то, се…
– А ты не получила те деньги по закладной, о которых спрашивала твоя мать?
Да, еще несколько недель назад. Ей не хочется говорить об этом сейчас, рана еще не успела затянуться. Она вскользь заметила, что, сколько бы ни было денег, у них есть странная особенность моментально улетучиваться. Есть только один выход: сорвать грандиозный куш. Она все больше склоняется к решению заняться операциями с недвижимостью.
– Послушай, пора нам завязывать с этой леденцовой эпопеей, - продолжал настаивать я.
– Сходим к патрону на обед, все ему объясним. Меня тошнит от этого купи-продай. И мне не нравится, когда этим занимаешься ты. Это отвратительно.
Мона, казалось, была согласна. Нанося на лицо крем, она вдруг произнесла:
– Ты не хочешь позвать с нами Ульриха? Вы совсем пере-стали видеться.
Идея мне понравилась. Правда, было уже поздно, но я решил не откладывать и позвонить. Накинул пальто и пошел к телефонной будке.
Часом позже мы втроем сидели в ресторане недалеко от городской управы. Там, где готовят итальянские блюда. Ульрих был рад встрече с нами. Все выспрашивал про наше житье-бытье. Пока исполняли заказ, мы пропустили по стаканчику. Ульрих вкалывал как вол в какой-то рекламной компании и был несказанно счастлив, что наконец-то подвернулся случай отвлечься. Он был в отличном настроении.
Найдя в его лице благодарного слушателя, Мона стала в красках описывать наш леденцовый бизнес - правда, в общих чертах. Ульрих внимал с немым изумлением. Прежде чем начать комментировать услышанное, ему хотелось узнать мое отношение ко всему этому. Прояви я словоохотливость, он тут же весь обратился бы в слух, будто и понятия не имел ни о чем подобном.