Плексус
Шрифт:
Мне показалось, что ему не больше тридцати. Теперь, когда я знал истинное место его работы, меня еще больше изумляла его свободная и беззаботная манера держаться. Он вел себя как человек, у которого нет никаких обязательств. Просто молодой преуспевающий банкир из хорошей семьи.
По-видимому, они с Моной говорили о литературе. Как и прежде, он притворялся, что за современной литературой совсем не следит. Всего-навсего заурядный бизнесмен, немного соображающий в финансах. Политика? Это выше его понимания. Ему хватает работы в банке. И только иногда, раз-другой, небольшой кутеж, хотя вообще-то он домосед.
И ему, судя по всему, очень неловко, что единственный язык, которым он владеет, - английский. Но язык, наверное, все же не главное. Были бы хорошие связи.
Я прямо-таки наслаждался, слушая, как он излагает нам свою легенду. Но ни словом, ни жестом его не выдал. Я не осмелился бы поведать то, что о нем знал, даже Моне. И он, по-видимому, понимал, что мне можно верить.
Мы непринужденно болтали, прислушиваясь к гулу зала и умеренно выпивая. Как видно, он уже дал понять Моне, что с колонкой ничего не вышло. Все хвалили ее работу, но главный босс - не знаю уж, кого он назвал, - заключил, что такое - не для газет Херста.
– А как насчет самого Херста?
– вызвался я.
– Что он сам думает?
Кромвель объяснил, что решение некоторых вопросов Херст доверяет своим подчиненным. Процесс принятия решений в его газетном синдикате вообще очень сложен. Но вполне может случиться, что вскоре подвернется что-нибудь еще, даже более обещающее. Он сообщит, как только вернется из Вашингтона.
Я, конечно, мог расценить его слова лишь как дань вежливости, ибо теперь знал точно, что Кромвеля не будет в Вашингтоне по крайней мере месяца два, а что самое большее через семь или восемь дней он окажется в Бухаресте, где будет без труда изъясняться на языке, на котором говорят в этой стране.
– Херста я, может быть, увижу, когда буду в Калифорнии в следующем месяце, - сказал он не моргнув глазом.
– Мне предстоит туда деловая поездка.
– Кстати, - добавил он с таким видом, словно па мысль только что пришла ему в голову, - ваш друг доктор Кронский довольно странная личность… Я имею в виду-для хирурга.
– В каком смысле странная?
– спросил я.
– Ну, не знаю… Он больше похож на ростовщика или кого-нибудь в этом роде. Или он просто притворялся забавы ради?
– А, вы имеете в виду все эти его истории? Ну, он всегда их плетет, когда выпьет. А так в целом он человек замечательный. И превосходный хирург.
– Надо заглянуть к нему, когда я вернусь, - сказал Кромвель, - у моего мальчика косолапость. Может, доктор Кронский подскажет нам курс лечения?
– Несомненно, - сказал я, упустив из виду, что и я был аттестован как хирург.
Словно угадав, что я заметил свою промашку, и из чистой игривости Кромвель добавил:
– Может, вы сможете просветить меня на этот счет, доктор Маркс? Или это не ваша специализация?
– И в самом деле не моя, - согласился я, - хотя кое-что я подсказать все же могу. У нас было несколько случаев успешного лечения. Все зависит от целого ряда факторов. Понимаете ли, это не так просто объяснить…
Он широко улыбнулся:
– Понимаю. Но хорошо уже то, что надежда есть.
– Надежда, вы знаете, умирает последней, - с теплотой в голосе отвечал я.
– Например, в Бухаресте, насколько я знаю, сейчас практикует хирург, вылечивающий эту болезнь в девяноста из ста случаев. Он разработал какую-то особенную методику, нам пока неизвестную. Кажется, что-то связанное с электричеством.
– В Бухаресте, вы говорите? Далеко.
– Да, далеко, - согласился я с ним.
– Может, возьмем еще бутылочку рейнского?
– предложил Кромвель.
– Если вы настаиваете, - ответил я.
– Я выпью капельку, а потом мне надо идти.
– Не уходите!
– попросил он.
– Мне нравится беседовать с вами. Знаете, на меня вы производите впечатление более литератора, чем хирурга.
– В свое время я немного писал. Но уже очень давно. У нас, медиков, не остается времени для литературных занятий.
– Точно как в банковском деле, правда?
– сказал Кромвель.
– Правда, -И мы добродушно улыбнулись друг Другу.
– А ведь было немало врачей, писавших книги, не правда ли?
– сказал Кромвель.
– Я имею в виду не просто книги, а романы, пьесы и все такое.
– Конечно, - сказал я, - их много. Шницлер, Манн, Сомерсет Моэм…
– И не забудьте Эли Фора, - заметил Кромвель.
– Мона мне много о нем рассказывала. Он ведь написал историю искусства или что-то похожее?… - Он взглянул на Мону за подтверждением.
– Я, естественно, его книг не видел. И вообще не могу отличить хорошую картину от плохой.
– А я в этом не уверен, - возразил я.
– Думаю, подделку вы распознаете при первом же взгляде.
– Откуда вы это взяли?
– Интуиция. Вы быстро улавливаете все фальшивое.
– Вы наделяете меня слишком большой проницательностью, доктор Маркс. Конечно, в нашем деле как-то привыкаешь, что тебе в любой момент могут всучить фальшивые деньги. Но это в общем-то не по моей части. У нас этим занимаются специалисты.
– Естественно, - сказал я.
– Но если говорить серьезно, Мона и в самом деле права.;, почитать Эли Фора стоит. Представляете себе человека, написавшего в свободное от работы время монументальную «Историю искусства»! Он писал ее, делая пометки на своих манжетах, когда посещал пациентов. И еще время от времени летал в отдаленные края вроде Юкатана, Сиама или острова Пасхи. Соседи понятия не имели о его путешествиях. Внешне он вел жизнь вполне заурядную. Был отличным врачом. Но подлинной его страстью было искусство. Я и в самом деле искренне им восхищаюсь.
– Вы говорите о нем, как Мона, - заметил Кромвель, - вы, утверждающий, что для увлечений у вас нет времени?
И тут свое слово вставила Мона. Конечно, Гарри - человек очень разносторонний, он находит время на все. Например, можно ли заподозрить, что доктор Маркс помимо всего прочего еще и незаурядный музыкант, прекрасный шахматист, коллекционер марок…
Ничего подобного! Кромвель подозревает, что я способен на многое, о чем из скромности просто умалчиваю. Одно для него ясно: я - человек с ярким воображением. В тот вечер, добавил наш собеседник, он не случайно обратил внимание на мои руки. На его скромный взгляд, они демонстрируют нечто большее, нежели просто умение владеть скальпелем.