Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Всего два года прошло после Эдигеева разорения. Русь была в горе от Дона до Белоозера. Целые волости запустели. Кто избег смерти или неволи, оплакивал близких, утрату имущества. Всюду печаль и скорбь. Да слезами дом не построишь! Князь с семьёй поспешал из Владимира в свой кремлёвский терем под стук топоров, пенье пил. На московском посаде вставали белые стены свежерубленных изб, амбаров, бань, мастерских, купеческих лавок, а то и дьячих да боярских хором, что не вместились в Большом каменном городе. Дворский Матюша Зарян хорошо сберёг княжескую усадьбу, ничего не пропало, не испорчено. Анастасиюшка принялась хозяйничать. Князь же, вполне отойдя от гостевания у эмира, праздновал в златоверхом тереме возвращение государя из Костромы. Всё поначалу шло как по маслу. На пиру посмеялись вдосталь над письмом великого темника, посланном уже с Дикого Поля. Сломал хищник зубы о Москву и рычит:
– возвысил голос дьяк, держа перед собой письмо.
– Разорение твоему улусу! Хочешь ли княжить мирно? Призови в совет старых бояр: Илью Ивановича, Петра Константиновича, Ивана Никитича и других, с ними в доброй думе согласных». Хотя никого из названных не было за столом, - по болезни, по смерти ли, - Юрий помнил этих вящих людей, ставивших и отцу его, и брату палки в колеса, когда дело касалось борьбы с Ордой, так называемой Великой Кыпчакией. Привыкли воловьи шеи к ярму, не вытащишь! «Плати, как прежде, оброк, какой платили вы царю Джанибеку, - читал Ачкасов, - да не погибнет вконец держава твоя! Земля христианская останется цела и невредима. А то бегаешь, как раб. Размысли и научись!» На сей раз и государь-братец не сдержался: «Вот старая скотина!»
Потом свели речь на иную, ставшую притчей во языцех, персону - Свидригайло. Он с позором покинул Великое княжество Московское, причём пограбил и пожёг по пути сёла и пригороды. «Не зря я боялся, - воскликнул дядюшка Серпуховской, - что сей дутый герой сожжёт Владимир с Переяславлем!» Пир затянулся за полночь. После государь позвал брата в свои покои подробнее расспросить о злоключениях в Эдигеевой ставке. Упрекнул за опрометчивую готовность туда ехать. Чтобы не возвращаться к старому, Юрий сосредоточил речь на ином: от души поздравил Василия с рождением дочери. Великий князь поздравление принял настороженно. Между прочим, совсем не к месту, спросил: «А родись сын, ты бы подписал грамоту о признании его отцом, то есть наследником великокняжеского стола?» Юрий пытался отговориться тем, что родилось-то всё-таки дитя женского пола. Но это не помогло. Государь хотел заранее знать, признает ли брат новый порядок престолонаследия, учреждённый родителем их, Дмитрием Иоанновичем. Юрий отказался ответить.
Эта двухгодичной давности пря стоит в ушах, как вчерашняя! Анастасия похвалила мужа за твёрдость. Однако несколько дней спустя произошёл новый разговор с государем, имевший для ослушника плохие последствия.
Великий князь как бы наказал брата тяжёлой, прямо-таки невыполнимой задачей. Есть на реке Вятке, притоке Камы, богатый, никем не тронутый город Хлынов. Его основала новгородская вольница, поднявшаяся туда на своих лодьях. Пришельцы установили там свою власть, местные племена подчинились. Власть не тягостная, ибо порядка большого нет, как и в Великом Новгороде. Городское устройство в Хлынове, Котельниче, Орлове и на всей Вятке привычное, как в вольном граде на Волхове. Ни господ, ни холопов, не разбери поймёшь, кого слушать. Некоторое время назад пришла сюда московская рать во главе с князем Семёном Ряполовским, да дела не сделала [76] . Вятчане, как звери неприручаемые, боятся охотников до их воли. Бой дали не на жизнь, а на смерть. Пришлось уйти. Теперь цель хитрее: не огнём и мечом, а проникновенным словом привлечь лакомую землю под руку государя московского. Василий решил, что Юрию такая задача по разумению: справится! Разубеждать оказалось без толку. Дома Настасьюшка впала в горе перед новой разлукой. Сперва ударилась в слёзы, да высушила их гневом не столько на государя-братца, сколько на подговорщицу Софью. Осталась непоколебимо уверенной: без её козней тут не обошлось! «Еду с тобой!
– сказала мужу.
– Не отговаривай. И детей возьму». Мысли не допускала о новой разлуке.
76
Вятская республика была взята войсками Василия II Тёмного и обложена данью лишь в 1459 году, через полвека
Вперёд отправился Юрий Дмитрич один с малой охраной. По Оке - до Нижнего, там - через Городец, вверх по Ветлуге и дальше лесами - к Вятке, дабы обогнуть не очень-то дружественную Булгарскую землю. В Хлынове его хорошо встретил сановитый Левонтий Макарьянич, некто вроде здешнего посадника. Московскому гостю был выделен приличествующий терем в кремнике, ибо ожидалась скорым приездом его семья. Она и прибыла с подобающей домашней обслугой. Вместо московской охраны на встречу была выслана вятская. Вятчане сменили московлян в Городце и берегли путь княгини до Хлынова.
Мирные переговоры с Левонтием и лучшими людьми шли успешно. Свободолюбцы признали, что их народоправная земля сначала зависела от Новгорода, потом всё больше - от Суздальского княжества. Однако сие касается чисто деловых связей. В общественном же устройстве здесь - народная держава, основанная на законах новгородских, где главное и святое - Дух Вольности.
Юрий внушал Макарьяничу с его присными, что Москва и не думает покушаться на вольности Вятки. Рать Ряполовского - признанная ошибка. Речь идёт лишь о небольшой дани взамен на защиту от недругов, например от татар. Левонтий посмеялся: «Татарам нас не достать!» Однако же не стал полностью отметать предложения князя. Посоветовавшись с народом, согласился на том, что Вятка может признать себя частью Галицкой области.
Юрию не с кем было советоваться. В Москве бывший дядька Борис, узнав о его отъезде, порекомендовал взять с собой звенигородского боярина Глеба Семёновича, как верного человека. Усиленно навязывал его князю, хотя вызванный добрый молодец с наглым, как показалось, взором не очень-то понравился. Уж слишком рьяно хватался за все: поручи ему это, доверь то. Короче, из молодых, да ранний. Присутствуя при переговорах с вятчанами, Глеб едва не погубил дела петушиными наскоками, козлиным упрямством. Пришлось удалить его и принять предложения вольнолюбцев.
Вот теперь лежи, ворочайся с боку на бок. Примет ли брат подписанные в Хлынове договора? Придёт утвердительный ответ, можно уезжать восвояси. Хотя места здесь лесные и водные, куда ни глянь - красота, а в Большом каменном городе - грязь да вонь, да вельможные сплетни. Однако не зря говорят: в гостях хорошо, а дома лучше. Анастасия свет Юрьевна извелась, сетуя на «невыглядное житьишко». Из знакомых у ней одна-единственная Акулина Никитична, дородная, всегда будто сонная, жена Макарьянича. Связной Корнилко Олисейков только и снуёт от одной к другой с краткими записками на бересте.
Слава Богу, подрастающие княжичи в Хлынове не скучают. Старший Василий со средним Дмитрием весь день носятся по усадьбе вкупе со здешним своим приятелем Путилкой Гашуком, сыном воеводского писаря. Не нравится князю этот бузуй: буян, драчун и задира, все его сторонятся, одни Юрьичи им повелевает.
Большая услада - лицезреть младшенького - Дмитрия Красного. Сидит красавчик, как паинька, в самой верхней светёлке, разбирает прописанные слова, не токмо свои, но и чуждые. На днях приезжающий в северную, пермскую землю монах Питирим показал ему букварь для зырян, и Митенька на их языке теперь распевает буквицы: Ан, Бар, Гай, Дой, Е, Жой, Зата, И, Коке, Лей, Моно, Нено, О, Пей, Рей, Си, Тай, Цю, Чоры, Шой...» Язык поломаешь!
Нежданно-негаданно бессонницу смутила тревогой внезапная тишина. Прервался стук колотушки ночного сторожа, смолкли напевные возгласы: «Славен и преславен...». Зато, спустя минуту-другую, издали, нарастая, подали голоса колокольцы. Звонкий звук возвещал о прибывающих издалёка гостях. Вот уж охранник Афон Кострок скрипит отворяемыми створками. Сразу - гам во дворе, топот на высоком крыльце. Ивашка Светёныш без стука ввалился с охапкой платья:
– Одевайся, князь. Бояре приехали.
– Какие бояре?
– запутался в длинной сорочке Юрий.
– Галицкий и Морозов.
Невероятно! В такую даль! Из самой Москвы! Дороги едва лишь высвободились от весенней распутицы. Радость - увидеть близких друзей. Но и сомненье: не с плохими ли вестями прибыли?
В просторные сени князь вышел в архалуке поверх рубашки и шаровар. Челядь прежде успела вынести два медных подсвечника, каждый о десяти свечах. Прямо-таки праздник! Гляди не наглядись на дорогих посетителей, поснимавших шапки: светлый морозовский хохолок над челом, залихватские усы Галицкого. А позади... что за высокий муж? Усы - вразлёт, борода по-немецки - клином. Кажется, где-то виденный, но не запомненный. Ничего, всё прояснится. Юрий сиял. Приятно было слышать московский гомон многочисленной стражи в подклете. В сенях начались обязательные поясные поклоны, непременные затяжные приветствия: