Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Князь обратил внимание на отсутствие Бориса Галицкого. Оказывается, тот умчался вперёд ещё загодя, проверить готовность княжего терема к приезду хозяев. Вместо него неожиданно и уж совсем неприятно пред княжьи очи предстал, - тьфу на него! — даже в голову не могло такое взбрести! — Елисей Лисица. Его, пешего, подвёл к княжескому коню Асай Карачурин.
– Прости, Гюргибек! Смени гнев на милость, не поставь во грех, обороти в смех, - и прочие, обычные в таких случаях, русские выражения лопотал татарин, подталкивая перед собой когдатошнего спасителя, затем врага, а ныне, похоже, друга.
– Лазутчик?
– невольно отпрянул Юрий Дмитрич.
– Ты знаешь меня, господине, не только в такой ипостаси,
– На службу к тебе пришёл. Литовским выходцам служить не могу.
Князь велел Асайке-оружничему обустроить Лисицу и привести для беседы по первому требованию.
В своём тереме, наскоро сходив в баню, Юрий отправился на шум голосов в Столовой палате, где уже собрались все домашние.
– Боже мой! Как это могло статься?
– услышал, ещё не переступив порога, голос Анастасии.
Каково же было изумление Юрия Дмитрича, когда за столом он узрел того самого бородача в заломленном колпаке, - сейчас, конечно, простоволосого и седого, - которого видел на площади кричащим своему князю «славу».
– Ты кто?
Галицкий, восседавший рядом с юными Юрьевичами и своим братом Фёдором, высоко поднял брови, передёрнул стрелками усов:
– Ужли не опознал, господине, давнего слугу, воскресшего из мёртвых, Глеба Семёновича?
Сразу вспомнился неудачливый участник переговоров в Хлынове, плохой воитель в Заволочье, исчезнувший где-то среди северных рек. Думалось, убит язычниками.
– Глеб Семёнович нам поведывает свои злоключения, - оживлённо сообщила Анастасия.
Князь был рад хорошему настроению измученной походом княгини. Благосклонно выслушал краткую повесть, подробно рассказанную до его прихода. Оказывается, Глеб попал не к язычникам, а к ушкуйникам, проще говоря, разбойникам. Перебив его четверых товарищей, тати восхитились воинской ловкостью пятого и взяли к себе в ватагу. С ними незадачливый муж попал в Господин Великий Новгород в самый разгар очередной распри между Софийской и Торговой сторонами. Вящие люди софийцы поднялись на посадника Есипа Захаринича, ворвались к нему во двор, хоромы разверзли и разметали, зазвонили в вечевой колокол. Есип убежал за реку в Плотницкий конец. Вся Торговая сторона встала за него. Начали новгородцы друг друга лупить, перевозчиков через Волхов бить, и их судёнышки рассекать. Тут-то увидел с торгового берега Глеб Семёныч, как сбросили с моста в реку с камнем на шее какого-то человека. Кинулся в реку, нашёл утопленника, освободил от камня, разрезав верёвку ножом, откачал нахлебавшегося и спрятал в своей каморке в урочище Нередицах на Торговой же стороне. Спасённым оказался то ли колдун, то ли волхв прозванием Мина Гробов.
– Ох!
– испуганно вскрикнул князь.
Болярец, приписав испуг упоминанию о колдуне, продолжил:
– Той же осенью пошли мы Волгою в десяти лодьях. Болгары отделались откупом в триста рублёв. К Большим Сараям подходили уже в пятьдесят лодей. Атаманом был смолянин прозвищем Прокофий. Гостей-христиан грабили, гостей-басурман грабили и убивали. Под Сараями в битве Прокофий пал костью. Выбрали на его место Рязана. Пришли в город Хазиторокань или по-нашему Астрахань. Говорят, в старину он именовался Хазарем. Тамошней землёй после хазар владели ясы от устья Волги и до Дербента. Оставив лодьи, вошли конными в страну, именуемую у нас Грузией. Местичи же своё отечество называют Картли: по имени Картлоса, праотца, сына Ноева. Для персиян эта страна - Гургистан. Для дагестанцев - Гуржем. Для греков - Георгия. По имени великомученика Георгия, коему Бог поручил защищать здесь живущих. У Картлоса было шесть сыновей: Мцхетос, Кахос, Бардос, Кавказос, Лесгос, Егрос, их именами зовутся разные тамошние пределы. Отчего родилось имя Кабарды, куда мы потом попали, не знаю. Некогда она принадлежала грузинским
Застолье, благодаря Глебу-путешественнику, затянулось.
– Расскажи, как сюда вернулся, - попросил утомлённый князь.
– Благодаря всё тому же волхву Мине Гробову, - не утерпев, вставил прежде осведомленный Борис Галицкий.
После этого Юрий Дмитрич ни разу не перебивал рассказчика.
Выяснилось, что по возвращений в Новгород уставший от кровавых дел Глеб решил отстать от ушкуйников. Разыскал старого волхва - своего спасёныша. Тот уж оправился от купания в Волхове и жил справно. Он-то посоветовал идти в Галич к князю Юрию: попадёт-де со временем бывший удельный боярин в совтав боярства великокняжеского. Такому пророчеству Глеб не поверил, но решил совету последовать, тем более что во Пскове и Новгороде стала свирепствовать моровая язва, завезённая из Ливонии. Возникал синий или багровый пузырь на теле. Синий обещал на третий день смерть. Багровый же выгнивал, и недужные оставались живы.
– Как же ты уцелел, Глеб Семёныч?
– ужасалась княгиня.
– Не могу изъяснить, - развёл руками тот.
– Скажу только, что Мина Гробов водил меня к новгородскому знахарю именем Галактион Хариега. Тот колол стеклянной иглой, вливал в кровь мутную жидкость, которую сам составил и назвал сывороткой. Я ни в чём не перечил. Не ведаю, снадобье ли помогло, или Божья воля.
Из-за стола встали поздно. Князь, скорее в угоду княгине, нежели по личному убеждению, позволил Глебу остаться в ближнем окружении, служить, как прежде. Борис Галицкий поручился за каждый шаг подопечного, обещал за ним постоянный пригляд.
Княжеская семья, помолившись в Крестовой, удалилась почивать.
Анастасия, вздрагивая то ли от пережитого, то ль от услышанного, прильнула к могучему телу мужа, будто от него всё ещё исходила сила. Он же ощущал: силы нет!
– Отчего ты, свет мой, так охнул при имени какого-то новгородского волхва?
– недоумённо спросила супруга.
– Ведь в Новгороде что ни человек, то волхв.
Юрий Дмитрич не хотел пересказывать колдовское предвидение, лишь намекнул:
– Я мог бы переиначить: в Пермской земле что ни женщина, то Золотая баба.
Анастасия притихла в его объятиях, оба незаметно заснули...
Утром отдохнувшую супружескую чету разбудило солнце. Оно будило все первые дни во возвращении в Галич. А дни пролетали, как часы, в известиях, трудоёмких делах и снова в известиях.
Большое и нужное предприятие немедля затеял опытный Елисей Лисица. Вызванный на беседу, он сообщил об отъезде из Москвы младшего брата Константина. Воистину тот был прав, когда предрекал Юрию о себе, что временщик-литвин Наримантов назовёт его за мирный уход с берегов Суры «пособником» старшему брату. Не стерпел Константин злого слова, тем более что великая княгиня Софья с государем-сыном смолчали: ни звука в его защиту! Обиженный отбыл в Углич, удел, пожалованный ему юным Василием.
Елисей уединился с князем в его деловом покое, скрёб длинными ногтями седую бороду, морщил переносье, видимо, собирался ещё высказаться о чём-то.
– Вот я сижу теперь и рассуждаю, - откровенничал князь, - на что отважутся Витовтова дочь и сплотившиеся вокруг неё бояре относительно моей непримиримой особы. Ты в их среде тёрся до последнего. Как мыслишь, станут ратиться или каверзы измышлять, или вовсе махнут рукой?
Лисица задумчиво покряхтел. Речь повёл не спеша:
– Что тебе сказать, господине? Я хоть и тёрся, да ведь чаще бывает так: трёшься снаружи, а не вотрёшься внутрь. Самые главные разговоры идут тайно. Из противоречивых, туманных слухов явствует одно: на тебя, княже, в Москве не махнут рукой. Однако и на военные действия у Софьи с литовским выходцем Патрикеичем духу недостанет.