Пленённая
Шрифт:
Нет, ничего примечательного на глаза не попадается. Всё те же помосты, телеги и клетки с невольниками самого разного возраста и внешнего вида: мужчины, женщины, старики и дети… Я уворачиваюсь от острых локтей и объёмных животов, удаляясь от Диоклеса.
– Вот этот и есть «бессмертный»? – презрительно выплёвывает слова тучный мужчина. Мне становится интересно. Я подбираюсь ближе прислушиваясь.
– Да, господин.
– Не верю… Пленённый «бессмертный»? Впервые слышу о таком.
– Он не пленённый. Его бросили на телегу с трупами после боя, сочтя мёртвым. Но он оказался живуч, его выходили
Судя по нетерпеливому тону, бородатому хозяину раба уже не впервые приходится нахваливать свой товар, чтобы его купили. Он расписывает силу и мощь бойца, демонстрирует зажившие рубцы. Но покупатели прислушиваются к болтовне, осматривают, ощупывают товар и уходят прочь, качая головами.
– Значит, не такой уж он хороший боец, если дал себя убить, – делает вывод тучный мужчина и, довольный своими словами, уходит.
Я во все глаза смотрю на раба, которого хозяин назвал «бессмертным». Он кажется мне не живым, а статуей, подобно той, что установлены во дворце. Те статуи во всей краск показываютмощь мужского тела. Статный, высокий, под бронзовой кожей – налитые силой выпуклые мышцы. Голова раба была обрита наголо ранее, но сейчас уже видна поросль тёмных волос. Я поражаюсь тому, с каким спокойствием он воспринимает внимание к себе. Его щупают, словно гуся, перед тем, как купить, заглядывают в рот и оттягивают нижние веки.
Мне подобные действия кажутся унизительными, но вид у раба при этом такой, словно ничего из происходящего к нему не относится. Словно мы все, окружающие его, назойливая мошкара, недостойная даже презрения… И если Диоклес именно такое спокойствие имел в виду, поучая меня, то подобного состояния мне явно не достичь в ближайшее время. Похоже, я стою и пялюсь на раба слишком откровенно и долго, потому что он медленно поворачивает голову в мою сторону и смотрит прямо в глаза. Странный цвет глаз – жёлтый, как у кошек. Никогда не видела подобного. Он смотрит на меня и… подмигивает мне всё с тем же невозмутимым видом? Или то мне показалось, потому что раб вновь занимает прежнее положение, становясь похожим на бездушное каменное изваяние.
Очередной покупатель, цокая языком, отходит прочь. И торговец замахивается на раба плетью:
– Бесполезный кусок мяса! – словно раб виноват в том, что его никто не хочет покупать.
Торговец дёргает за цепь, которая прикована к кандалам, опутывающим ноги раба, и тянет его за собой. Проходит некоторое расстояние и останавливается возле лавки с лепёшками. Я по непонятной причине всё ещё слежу за «бессмертным». Толкотня возле лавки сильная, и вдруг я замечаю, как один из мужчин тянет руку и проворно тащит с прилавка пару лепёшек, пряча одну из них себе за пазуху. Осторожно и, казалось бы, незаметно, но торговец замечает краем глаза, количество лепёшек уменьшилось.
– Вор! Здесь вор!
Начинается суматоха, но воришка спокойно скользит вбок, роняя лепёшку возле ног раба, «бессмертного».
– Это твой раб? – возмущённо вопит воришка, обращая внимание, – значит, это он стырил хлеб у честного торговца!
Торговец невольниками багровеет от злости, замечая хлеб, валяющийся у ног раба.
– Эй, почтенный, заплати, а? Твой раб – твоя собственность. Он нанёс мне урон!.. – голосит торговец лепёшками.
– Шелудивая псина, – взбешено ревёт хозяин раба, поднимая в воздух плеть.
А воришка как ни в чём не бывало стоит рядом, наблюдая за происходящим. Мерзкий обманщик! Плеть со свистом рассекает воздух и опускается на оголённую грудь раба. От сильного удара лопается кожа, и в воздух взлетают кровавые брызги. Наказание кажется мне жутко несправедливым. И сколько бы раз Диоклес ни втолковывал мне, что сначала нужно думать, а потом делать, в этот раз мои действия оказываются быстрее мыслей.
Я с возмущённым криком бросаюсь наперерез, замечая лишь, что занесённая плеть опускается слишком быстро. И, что главное, опускается она уже на меня. Внезапно сильные руки обхватывают и разворачивают меня, закрывая собой, но резкая боль всё же обжигает щёку. Он мгновенная и сильная. Кажется, что у меня разом отсекли половину лица и солёные слёзы, хлынувшие следом, заставляют рану гореть ещё сильнее.
Запоздало до ушей доносится крик и торговца с плетью в руке теснят мои охранники, и, расталкивая зевак во все стороны, ко мне спешит Диоклес. Раб всё ещё удерживает меня в кольце своих рук. Вокруг звучат крики и ругань, истошно вопит торговец лепёшек, ему вторит возмущённый глас хозяина раба. Но все звуки смолкают, едва слышится рёв медной трубы, возвещающей о приближении Правителя.
– Что за неразбериха?
Отец? Это на самом деле он?
– Диоклес, почему моя дочь находится в руках раба, а её лицо заливает кровью?
Старый учитель кланяется глубоко, произнося слова оправдания. Но многое ему неизвестно – ведь он опоздал. Часть событий описывают стражники, повесив головы в ожидании неминуемого наказания. А основную часть рассказывают, перебивая друг друга, торговцы, виня во всём раба, что, по их словам, вор.
– Он не крал хлеб! Вон там стоит настоящий воришка!
Мой палец утыкается в тщедушного мужчину, стащившего хлеб с прилавка.
– У него за пазухой спрятана лепёшка. И когда торговец заметил, что у него пропал товар, вор выкинул вторую лепёшку под ноги рабу.
– Это мой хлеб, – торопливо произносит вор, – я его купил!
– Купил и спрятал за пазухой? – мой голос звучит как писк комара, но разносится далеко в тишине.
Воришку в два счёта обыскивают и находят припрятанное.
– Увести его, – велит отец, – накажите его как вора, лжеца и клеветника. Трижды.
Голос отца холоден, но ещё холоднее блеск его глаз, направленный на меня. Раб уже разжал объятия, но я всё ещё стою возле него.
– Подойди ко мне, Артемия.
Сильные пальцы обхватывают меня за подбородок.
– Твоё лицо опухло и обезображено. Потребуются немалые усилия, чтобы залечить это.
Отец переводит взгляд на хозяина раба:
– Знаешь, какое наказание уготовано тому, кто поднял руку на семью правителя?
Торговец побледнел и упал на колени, касаясь лбом пыльной земли, моля о пощаде.
– Он же не нарочно, отец!
– Вот как? И кто же, по-твоему, виноват во всём этом?
– Воришка. Если бы не он…
– Если бы не он, если бы не учитель, халатно отнёсшийся к вверенной ему ученице, если бы стража не упустила тебя из виду… Слишком много если. Но не кажется ли тебе, Артемия, что среди них не хватает ещё одного?